• «
  • 1
  • 2

Горланова Нина , Букур Вячеслав

Девятины

Нина Горланова

Вячеслав Букур

Девятины

Рассказ

Мы ведь тоже не какие-то особо любвеспособные. Незнакомый человек к нам рванулся, а мы стали сопротивляться: к зубному некогда, пол хотим покрасить. Но Галина от нашего сопротивления еще более соблазнилась на яростный порыв. Это похоже на то, как если б хулиган напал, а уговоры его только раззадоривают (надо бежать или дать сдачи).

Дело было на вечере нашего уральского Гомера. Он читал о своих странствиях - громко так - по внутренним ландшафтам. А этим - в отличие от настоящего Гомера - можно заниматься долго, поэтому его поэмы назывались "Одиссея-2", "Одиссея-3".

Все долго не расходились, кучкуясь. Гул стоял, а Гомер с видом служения засевал все вокруг себя автографами. Галина была с детьми (Сократ, Будимир и Любим). Она могла быть в двух состояниях: или властителя, или раба. Переключалась мгновенно, без перехода через нуль. Только что нам говорила: ну, пожалуйста, можно у вас побывать (жалобно, искренне, без фальши без всякой). И тут же сыну:

- Будка! Скотина! Ну скотина! - тихо рычала Галина. - Не подходи близко к своему физическому отцу! Он нас знать не хочет.

А дети ухом не вели, продолжая шустро искать крошки внимания, а потом несли их к матери:

- На морского окуня вон тот похож писатель! С глазами надутыми. Морда красная, страшная! Он мне сказал: "Пузырь!"

- Мама, а Сорос - это что? Смотри: сорос - туда и обратно одинаково читается, - и Сократ вывел в воздухе буквы. - Все вон там говорят: сорос-сорос.

Еще была долгая словесная возня между нами и Галиной: мы не давали согласия на ее визит к нам, она отнимала, мы все вспотели. Она наконец вырвала наше согласие. Насчет детей-то мы забыли ее предупредить, предполагая, что она сама понимает (таких буйных надо оставлять дома). Но она их с собой прихватила. Тут у них программа слегка изменилась (сбора впечатлений). Они работали в более активном режиме.

- Вагины барражировали в выси,

Копченый член дымился на столе,

начал читать Любим, добросовестно подчеркивая ритм и показывая свою вообще-то очень сильную память.

Она с довольным видом слушала свои стихи в исполнении сына, а потом с оттенком выстраданности сказала:

- Дети должны расти, как трава.

Несчастье наше было не в том, что Галина к нам пришла. Многие приходили и уходили навсегда. Несчастье оказалось в том, что выяснилось: мы живем в соседних домах! От нее уже невозможно было уклониться.

- У вас чай без варенья, что ли, насухо? Я не привыкла так, без варенья! Один песок, что ли!

- Не хочешь, не пей, - уговаривали мы ее.

- Надо же, чай без варенья, вы что!

- Ты успокоишься, нет? Галя, успокойся.

А ей только этого и надо: взглянула на нашего кота и ужаснулась:

- Ой, страшный он у вас какой, Боже мой!

- Ты что - красавец наш Кузя, умный!

- Морда у него страшная! Вот у меня кошечка - какая у нее мордочка маленькая, красивая. А у вашего - ужас!

- Так кошечки - они всегда ведь женственнее, изящнее.

- Нет, страшный, страшный, - Галина не сдавалась, криками освежая наше одряблевшее внимание.

- Кузя просто мужественный... сильный.

И мы посмотрели на Галину: у нее широкое уральское лицо, красивое, но не очень-то нежное. Примерно как у Кузи у нашего. И вся она состояла из какого-то плотного вещества, которое торчало во все стороны.

Тут Сократ, добрый мальчик, чтобы развеять тяжесть этого судорожного общения, принялся рассказывать:

- Сон видел я. Он называется: "Превращение в динозавра". Кто-то дал мне жвачку. Я превратился в динозавра: выше домов, голодный. Разламываю стены и в магазин захожу. Ем шоколадки, обжираюсь. Но потом мне стало скучно, я начал искать этого, который дал мне увеличительную жвачку. Только он мог меня превратить обратно в человека. И тут я проснулся, не нашел его.

- Страшная морда у вашего кота!

- Ты хочешь в дверь выйти или сразу через окно? - задали мы назревший вопрос.

- В школе меня все щипали, - сказала тихо Галина сквозь бегущую из глаз воду. - Ненавидели, я не могла сдержаться - всех-всех обзывала. "Любка-Любка, а что под юбкой?", "Лешка-Лешка, хер, как гармошка". А дети ведь такие безжалостные, этот Лешка меня укусил в плечо. Хотите, покажу: шрам - как от пилы!

На следующий день она принесла нам банку облепихового варенья. Совесть начала нас подгрызать: она добрая, Галина, а мы чего захотели, чтобы все вели себя как светские львы.

- Бабушка родила без мужа, мама, теперь я, - добродушно Галина перекладывала все на родовую склонность, в глубине ее мерцал трепет перед могучей силой рода: ишь, куда, мол, заворачивает, никаких сил нет бороться.

Еще через день она принесла пирог с черемухой, который все у нас очень одобрили путем уничтожения.

- Хорошо бы всех обосрать, - начала она издалека. - Чтобы они поняли, что я тоже что-то значу!

Когда Галя ушла, мы свирепо сцепились:

- Наверно, это в природе человека - показать себя любой ценой?

- Еще чего! Возьмем ангелов: они ведь не были сразу созданы падшими. Некоторые сами отпали - сами себя изобрели в этом виде...

После Галя хищно выклюнула из нашего окружения одного йога, голодаря и сторонника Цигуна. Это был год самой жестокой безработицы в Перми. Галя как-то поспособствовала его устройству сторожем в ту же библиотеку, где сама работала. Он выдерживал все ее требования: был худ, смазлив и говорил заумные вещи, от которых она аж вся пылала.

- Понятно, что все мы смертны, - говорил он. - Но в одном-то случае природа могла бы сделать исключение? Я мало ем - мало природу обираю, не загрязняю эмоциями... отрицательными. А потом бы прекратил... когда бы понял, что насыщен днями.

Когда он это Гале все говорил, сам так замирал в каком-то отлете ума в бесконечную даль, казалось, что он вот-вот прекратится. Вместе с ним замирала и Галя, а потом начинала судорожно тереть свои сильные руки:

- Я тебе сейчас массаж сделаю! И по точкам.

А он забыл, что в огромном здании библиотеки, поздним вечером, когда кругом так пусто, женщина зря не предложит такие манипуляции. Он вообще забыл, что у них, у Евиного племени, есть другое употребление, кроме служения и слушания. Он польщенно растянулся на диване...

- ... А я по точкам верхней половины прошлась, - простодушно излагала нам Галина на другой день. - Каналы очистила, ну он это принял хорошо. А сунулась ниже, он говорит: не надо! "У меня там проблемы". У нас в библиографии диван стоит кожаный, я простыню из дома принесла, дура, заранее, а он мне сурово, как сестре милосердия, пациент... в общем, стало... Ну, ладно, устрою день рождения, вы всех своих знакомых приводите! Кого попало.

С ее дня рождения запомнилось: подруга Гали, читавшая замогильные стихи про кладбища и сумерки, капитан-пехотинец, хороший малый, привыкший быть душою общества.

- Посмотри кругом, - говорил он тихонько Гале. - Ты ничего не замечаешь?

- Нет, - рыкающим испуганным голосом отвечала Галя.

- А ты здесь лучше всех! Все окружающие менее красивые.

Потом он подсел к подруге Гали, что-то тихо тоже шептал. На следующий день, сверяя впечатления, обнаружили, что говорил он одно и то же, наизусть ("Посмотри вокруг... ты лучше всех").

Дети снова развлекали всех мамиными виршами о копченых гениталиях, к матери обращались по-дружески: "Ты, корова, не перебивай!" В общем, царило непринужденное веселье. А мы ушли оттуда рано.

На следующий день мы шли мимо ее окон (она жила на первом этаже). Тут распахивается рама с кряком, и вываливается под ноги нам Сократ. Ему уже было тогда лет четырнадцать. Он вскочил и побежал. А мать вынырнула и закричала вслед:

- Сифилитик!

Две недели сын не приходил, и она обратилась к нам за советом.