Все же потолковать так и не удалось, так как его вызвали по телефону к умирающему, и ему пришлось уйти, даже не допив свой стакан портвейна. Миссис Хилери последовала за ним.
Обе сестры сели с дядей и теткой за бридж и в одиннадцать часов поднялись к себе.
- Ты знаешь, что сегодня одиннадцатое ноября - годовщина перемирия? сказала Клер, выходя из комнаты.
- Да.
- Я ехала в автобусе в одиннадцать часов утра и вдруг заметила, что у двух-трех людей какое-то странное выражение лица. Но что мы могли в те дни переживать? Когда война кончилась, мне было всего десять лет.
- А я помню перемирие, - сказала Динни, - оттого что мама плакала. У нас в Кондафорде жил дядя Хилери. И он произнес проповедь на тему: "Служат и те, кто стоит и ждет".
- Все служат только тогда, когда они что-нибудь за это получают.
- Многие всю жизнь заняты очень тяжелой работой и получают гроши.
- Что ж, верно.
- А почему они это делают?
- Динни, знаешь, мне иногда кажется, что ты кончишь религией. Если только не выйдешь замуж.
- "Офелия, ступай в монастырь!"
- На самом деле, дружок, мне хотелось бы видеть в тебе побольше от нашей праматери - соблазнительницы Евы. Тебе следовало бы стать матерью.
- Да, если врачи найдут способ иметь детей без всего, что этому предшествует.
- Ты пропадаешь даром, детка. Стоит тебе только пальчиком пошевелить, и Дорнфорд упадет перед тобой на колени. Разве он тебе не нравится?
- Самый приятный человек из всех, кого я видела за последнее время.
- "Холодно пробормотала она, направляясь к двери". Поцелуй меня.
- Я надеюсь, дорогая, что все уладится, - сказала Динни. - Не буду молиться за тебя, хотя вид у меня и унылый, но буду мечтать, что и твоя мятущаяся душа обретет покой и счастье.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Крум вторично встретился с прошлым Англии в Друри-Лейн. Для трех остальных приглашенных на обед Дорнфордом это посещение было первым, и не случайно тот, кто взял билеты, устроил так, чтобы они сидели по двое: Тони и Клер - в середине десятого ряда, а Дорнфорд и Динни - в конце третьего.
- О чем вы думаете, мисс Черрел?
- Я думаю о том, насколько английские лица изменились с тысяча девятисотого года.
- Все дело в волосах. Лица на картинах, написанных сто - полтораста лет тому назад, гораздо больше похожи на современные.
- Свисающие усы и шиньоны меняют выражение лица. Но было ли у них выражение?
- Вы считаете, что у людей викторианской эпохи были менее выразительные лица?
- Нет, едва ли, но они умели носить маску. А взгляните на их одежду: сюртук, высокие воротнички, шейные платки, турнюры, высокие башмаки на пуговицах.
- Да, ноги у них были выразительные, а шеи нет.
- Женскую шею я вам уступаю. А их обстановка: огромные буфеты, кисти, фестоны, бахрома, канделябры... Нет, они, несомненно, играли в прятки со своей душой, мистер Дорнфорд.
- А время от времени она все-таки выглядывала, как маленький принц Эдуард, когда он разделся под обеденным столом королевы матери в Виндзоре.
- Это было самое замечательное из всего, что он сделал за всю свою жизнь.
- Не знаю. Та же реставрация, только в более мягкой форме. При нем открылись какие-то широкие шлюзы...
- Но он уехал, Клер?
- Да, уехал, уехал... Вы только посмотрите на Дорнфорда: окончательно влюблен. Я ужасно хотела бы, чтобы она тоже им увлеклась.
- А почему бы ей не увлечься?
- Милый юноша, у Динни была очень трагическая история. И она до сих пор еще от нее не оправилась.
- Лучшей свояченицы я бы не желал.
- А вы бы очень этого хотели?
- Господи! Ну конечно! Еще как!
- А какого вы мнения о Дорнфорде, Тони?
- Очень приятный человек, и совсем не сухарь.
- Будь он врачом, он, наверно, удивительно обращался бы с больными. Он католик.
- Это ему не помешало при выборах?
- Наверное, помешало бы, но его соперник оказался атеистом, так что вышло одно на одно.
- Политика - ужасно нелепая штука!
- А все-таки занятная.
- Раз уж Дорнфорд сделал такую блестящую карьеру как адвокат, значит, он человек напористый.
- Весьма. Мне кажется, он с этим своим спокойствием может преодолеть любые препятствия. Я его очень люблю.
- Ах, вот как!
- Я и не думала дразнить вас, Тони.
- Это все равно, что сидеть на пароходе рядышком я быть связанным по рукам и ногам. Пойдем покурим.
- Публика уже возвращается. Приготовьтесь объяснить мне мораль второго действия. Пока я никакой не вижу.
- Подождите!..
Динни глубоко вздохнула.
- Какой ужас! Я еще помню историю с "Титаником". Сколько жизней гибнет даром! Просто страшно становится!
- Вы правы.
- Гибнут жизни, и гибнет даром любовь.
- И у вас тоже многое погибло?
- Да.
- Вы не хотите об этом говорить?
- Нет.
- Я не думаю, чтобы жизнь вашей сестры пропала даром. Она слишком живой человек.
- Да, но она оказалась в капкане.
- Она из него вырвется.
- Не могу допустить мысли, чтобы ее жизнь оказалась испорченной. Нет ли какого-нибудь законного обхода, мистер Дорнфорд? Чтобы не предавать дела гласности.
- Только если ее муж даст повод.
- Не даст, он будет мстить.
- Понимаю. Тогда боюсь, что остается только одно - ждать. Такие истории обычно разрешаются сами собой. Католикам, собственно говоря, не полагалось бы признавать развод. Но если вы считаете, что есть серьезные основания...
- Клер всего двадцать четыре. Не может же она жить одна всю жизнь.
- А вы собираетесь?
- Я? Это совсем другое дело.
- Да, вы очень разные; но если ваша жизнь пройдет без счастья, это будет еще хуже. Настолько же хуже, как потерять чудесный день зимой страшнее, чем летом.
- Занавес поднимается...
- Удивительно! - пробормотала Клер. - Смотрела я на них, и мне все время казалось, что их любовь недолговечна. Они пожирали друг друга, как сахар.
- Боже мой, если бы мы с вами на том пароходе...
- Очень уж вы молоды, Тони.
- На два года старше вас.
- И все-таки на десять лет моложе.
- Неужели вы совсем не верите в вечную любовь, Клер?
- В страсть - нет. Лишь бы ее утолить, а там хоть трава не расти. Конечно, для тех, на "Титанике", конец любви настал слишком скоро. И какой: холодные морские волны! Брр!