Гусаров Владимир Николаевич
Мой папа убил Михоэлса
Владимир Николаевич Гусаров
МОЙ ПАПА УБИЛ МИХОЭЛСА
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПРОЛОГ
В одиннадцать часов вечера - звонок. Пришел участковый Иван Чернявский: "Откройте, у вас живет человек без прописки"... Пытаюсь отговориться через дверь, потом открываю, участковый входит с дружинником. За столом сидят два приятеля и жена, в соседней комнате спит бабка. У всех, кроме меня и девяностолетней бабушки, требуют документы.
- У вас человек живет без прописки.
- Это моя жена. Вот заявление в загс, через три дня регистрация. Вам остается извиниться, поздравить нас с законным браком и удалиться.
- Нет, пойдемте в отделение, у нее нет московской прописки.
- Значит, ей на вокзале нужно дожидаться торжественной минуты?
- Пусть дожидается в Киеве, по месту прописки...
После долгих препирательств мне выписывается повестка явиться назавтра с объяснениями. В отделении - то же самое: Чернявский сует какие-то параграфы, требует письменного объяснения, затем долго беседует с женой. Жду час, два.
Входят два санитара, выворачивают карманы, зверски затягивают руки за спиной, с ожесточением заталкивают в психовоз с красным крестом, хотя я не сопротивляюсь ни словом, ни движением.
Пьяный татарин, загадочная девица, какая-то бабуся с надменным птичьим ликом, выкрикивающая несуразности,- ни у кого руки не связаны, только у меня.
Еле держащийся на ногах татарин сует мне в рот папироску, зажигает, я прошу его ослабить веревку - очень больно рукам,- но санитар не разрешает.
Девица полна нежности ко мне: называет меня сыном, обнажает грудь и придвигается ко мне, снимает с себя крестик и вешает мне на шею, хотя связанный сынок годится ей в отцы, затем срывает с себя трусики и швыряет в санитара. В конце концов и ей связывают руки, она кричит, матерится.
Помещают в 6-е отделение больницы Кащенко, дают какие-то пилюли и проверяют рот. На обходах спрашивают о здоровье, и я не выдерживаю:
- Почему вы спрашиваете о здоровье? От кого вы слышали, что я болен? От участкового? Родители и соседи не жалуются на мое здоровье! Как вам не стыдно! Вы же гиппократову клятву давали!
Мне начинают колоть что-то страшное. От уколов сохнет во рту, дышать нечем, все время хочется пить и спать. Не могу выйти на свидание - через две минуты прощаюсь. Жена плачет, мечется, но меня продолжают колоть, чтобы я учтиво отвечал на вопросы врача Владимира Михайловича.
Кончаются юбилейные торжества, посвященные 50-летию Октября, кончаются и уколы. К декабрю меня выписывают.
На станции метро "Сокол" марширует с детским ружьишком тридцатилетний дурачок Миша - высоко поднимая ноги и громко командуя. Я говорю жене:
- Я в больнице, а Миша здесь... Я занимаю его место...
О ГОМЕРЕ
Кроме дарования, Гомер превосходил меня тем, что "спорили пять городов о рождении славном Гомера". Отвечая на вопрос о месте моего рождения, могу назвать лишь три города - Царицын, Сталинград и Волгоград. Родился 15 сентября 1925 года. С пяти лет живу в Москве, в поселке Сокол, на улице Чайковского, теперь Саврасова, дом 6, квартира 3, в почти отдельной квартире с садиком и некрашеной калиткой. Гусаров Владимир Николаевич. Русский, беспартийный, даже военнообязанный. На всякий случай пишу в анкетах, что награжден двумя медалями, хотя они давно затерялись. Одну получил за доблестный труд в Молотове (Перми), вторую за сокрушение фашистской Германии. Далее Гомера я в своем рассказе касаться не буду, лишь мимоходом упомяну Лопе де Вегу и Сергея Михалкова - дабы не угнетать читателя слишком большой ученостью. Буду доволен любым гонораром.
ОБ ОТЦЕ
Хотя мой отец и является кавалером трех или четырех орденов Ленина (и обладателем других подобных сувениров), известен он лишь в правящих кругах: широкая публика больше знакома с Геннадием Гусаровым, футболистом из "Динамо" (а может, "ЦСКА", не уверен). Отец был "хозяином" Пермской области - с момента ее основания и до конца войны,- а затем инспекто-ром ЦК или, как он любил называть свою должность, "личным представителем Сталина", а с 47-го года по 50-й - первым секретарем ЦК КП Белоруссии (больше помнят его предшественника Пономаренко и пришедшего после него Патоличева).
Именно в годы правления моего отца в Минске был убит Михоэлс. Подробности этого убийства мне неизвестны. Вполне возможно, что его убил не папа, а министр МГБ Цанава, племянник Берия, а может, и еще кто, но дело не меняется от этого. Сам я в Белоруссии никогда не бывал, мы уже не жили с отцом, но и я причастен.
До суда я не доживу, хотя мог бы представить приличное алиби: с 52-го года меня таскают по тюрьмам и сумасшедшим домам...
Мой отец ничем не хуже и не лучше тех, кто сейчас помахивает ручкой с мавзолея, или составляет "среднее звено", или уже разводит розы и пишет мемуары, или сам попал под колеса победо-носного локомотива истории.
Когда я пишу об отце, я пишу о выдвиженцах 37-38 годов. Предшественники обладали иным запасом прочности, хотя их гибель и была жалкой.
ДО СЕМНАДЦАТОГО ГОДА
Кажется, до сих пор отец пишет в анкетах: "До революции - батрак". Правда, он, как и многие другие, забывает, сколько лет ему было до революции. Гимназий они, конечно, не конча-ли, а бездельничать родители не позволяли - отсюда горькая батрачья доля.
Я спрашивал у бабушки, какая нужда заставляла отца батрачить, но бабка, до сих пор не освоившая классовой борьбы законов, всякий раз с недоумением отвечала:
- Что ж ему было - по улицам гойкать?
Мальчиком папа умел и напоить лошадь, и запрячь, и гусей пас, и, не будучи осведомлен в вопросах угнетения трудящихся, часто сам вызывался что-то сделать. Вначале жил у кума на харчах, стал постарше - и пахал, и боронил, и в кузнице работал, и хоть порой тяжело было, но - во все времена подростки хотят быть как взрослые, а других взрослых, кроме крестьян и ремесленников, видеть ему не приходилось. Пионерских лагерей тогда не было - что верно, то верно. Иногда трудился за одни харчи, иногда пудик муки получит... бабка - бедная вдова, отца своего папа и не видел, дома своего не имели, однако, схоронив мужа, бабка на восемь месяцев отправилась паломницей в Палестину, оставив ребенка на деда - гробовщика и горького пьяницу.
По отцовской линии все у нас в роду были неграмотны, а бабка, "хохлушка", урожденная Осьмак, кончила три класса приходской школы. В этой же школе она работала уборщицей, а когда брат-учитель запивал, то и учительницей. Свекру она красила гробы, снимала мерку с покойников, даже в рифму эпитафии писала, но, главное, шила.
Отца ждало ремесло столяра, или жестянщика, или того же гробовщика, в самом лучшем случае он мог стать сельским учителем, как дядя Георгий Петрович, по совместительству старшина малороссийской любительской труппы. В австрийском плену дядя учил пению детей офицера.
И у отца был приятный голос, пел он - вначале в церковном хоре на левом клиросе, затем в Красной армии, в кавалерии, где был запевалой.
О МАМЕ
Жизнь почему-то складывается не так, как в сказке сказывается. В "Любови Яровой" у Тренё-ва Швандя объясняет старушке: "Если хороший хозяин - ищи у белых, а голодранец - у красных". У моей мамы было два брата: бедный Григорий и богатый Василий Алексеевич Тюня-ев, агент швейной компании Зингера. Старший, богатый, в германскую войну был фельдфебелем, а в гражданскую командовал полком II Красной армии, был смертельно ранен и скончался на руках ординарца. Младший же, вечно нищий, затюканный Григорий, подался к Деникину, правда, потом тоже перешел к красным. Когда выводят исторические законы, с фактами не считаются. В 30-м году дядю Гришу исключили из партии, хотя он и до того не скрывал, что наслушался на митингах и надел погоны Родину-мать спасать, потом о мамане стал тосковать и сбежал. Он жив и теперь - бывший рабочий, а ныне пенсионер и народный заседатель.