После школы я не стала, как почти все мои одноклассники поступать в институт. Я стала татуировщицей.

Прошло почти три с половиной года с тех пор, как я последний раз видела Владика, Ксюшу и Дениса. Поздним теплым летним вечером я ждала на остановке автобуса. Вдруг, кто-то похлопал меня по плечу. Обернулась - никого. Повернула голову обратно - стоит девушка и два парня. Парней я узнала сразу. Владик с Денисом не сильно изменились. Только у одного черты алкоголизма стали более отчетливым, а взгляд другого стал совсем пустым. Ксюшу я не узнала. Она состригла свои длинные волосы и обесцветила их. Она очень похудела: кожа туго обтягивала кости. Вокруг глаз образовались черные круги.

Вместе мы пошли в кафе за мой счет. Пока ребята были в туалете, Ксюша рассказала мне, что живет с Владиком гражданским браком. Он пьет, а у нее СПИД. Не знаю, какие чувства у меня это вызвало. Я думаю, я испугалась. Мне стало не по себе. Я предвидела, что они плохо кончат, но чтобы вот так. Я спросила, знает ли Владик, что у нее СПИД? Ксюша сказала, ни чуть не смутившись, что ему не за чем это знать. Он бил ее много раз, так что он заслужил это. Она рассмеялась, и на нас обернулись почти все присутствующие в кафе. Ксюша громко выругалась, обращаясь сразу ко всем. Наклонилась ко мне, и сказала: "Ублюдок, сдохнет. Может даже раньше, чем я. По крайне мере, я очень на это надеюсь. Очень хочется посмотреть, как он будет корчиться перед смертью, а я буду смеяться."

Я оставила деньги, чтобы они смогли заказать все, что захотят, и, сказав, что мне надо идти, ушла, не дождавшись Владика с Денисом.

Мила замолчала.

- Я хочу тебе кое-что показать, - Гоша встал. - Идем. Не бойся. Я не хочу залезть к тебе в трусики. Я просто хочу тебе показать кое-что.

Они пошли на кухню. Нас столе стояла коробка, приблизительно метр в ширину и тридцать сантиметров в высоту.

- Смотри, - сказал Гоша.

Он открыл коробку и отошел, чтобы Мила могла заглянуть внутрь. Коробка была доверху наполненная конфетами в синей обертке - "Мишка косолапый".

- Зачем тебе столько? - Мила взяла в руку жменю конфет, подняла их над коробкой и отпустила вниз, как будто это были не конфеты, а золотые монеты. Конфеты упали с тихим стуком.

- Понимаешь, - начал Гоша, - когда я был маленьким - это были мои любимые конфеты. Но за всю жизнь я съел их очень мало. Может пять или шесть штук. И однажды я сказал себе, что когда-нибудь, я куплю себе целый ящик этих конфет. Прошло много лет. И вот этот ящик стоит на моем столе.

- Знаешь, какой запах у меня остался из детства? Запах фурацилина в детской поликлинике, - сказала Мила тихо. - Я ведь всю жизнь врала... Я рассказывала всем о том, какие у меня замечательные отношения с родителями. Как мы понимаем друг друга. А на самом деле - ничего подобного не было. Мы много ругались. Я была виновата во всех их ссорах и скандалах. Если что-то не получалось у кого-то из них - виновата была я. Иногда я думаю, что в жизни я допустила только одну большую ошибку - родилась.

Мила перевела взгляд с конфет на Гошу. Она хотела прочитать в его глазах что-то, что заставило бы ее уйти, а нашла лишь понимание.

- Кто ты? - Спросила она. - Я рассказываю тебе то, о чем всю жизнь молчала и убеждала сама себя, что всего этого не было. Кто же ты?

- Я? Драг дилер.

[16]

Ночь плавно переходила в раннее утро, но Саша совсем не чувствовал усталости. Он суетился возле постели Анфисы. Она проснулась, и первым, что попросила - был стакан воды. Обрадовавшись, Саша помчался на кухню. Анфиса только успела отвернуться к стенке, как услышала у себя прямо над головой голос.

- Анфиса, я принес воду.

Действие ЛСД прошло. Галлюцинаций не было. Все вокруг было реально. Анфиса понимала, что находится дома в своей постели. Только голос, который она только что услышала, был точь-в-точь таким же, как те голоса в клубе. Анфисе стало страшно. Каждый мускул ее тело напрягся. Она резко повернулась. И почти мгновенно обмякла на постели. Над ней стоял человек, который был с рядом ней всю жизнь.

- Что же ты сделала? - спросил Саша.

Анфиса отвернулась, а Саша подошел к окну.

- Я написал тебе стихотворение. Хочешь, прочту?

Тишина.

- Я смотрю в окно. Я ненавижу свою жизнь. Черно-белые танцы танцует моя душа. Ровно через двадцать два с половиной года я пошлю свои мечты в жопу. И променяю их на пиво и футбол. А ржавый шар солнца, так и будет взлетать в небо. Мне уже давно ничего не жаль. И опять за окном все одно и то же. Море нежно лижет пальцы моих ног. Хоть один бы день прожить без звонков телефона. Без назойливых мух. Без великих идей. Ты придешь за мной, господи, скоро. Я кричу: "Погоди! Постой! Дай мне день на сборы. Мы успеем на поезд. Разреши мне съесть кусочек конфеты". Но нет. Ты молчишь. Может там, на том свете, я найду хоть немного покоя. На твоем окне остаются кровавые розы. Это плачет небо. Теплый голос тонет в тишине холодного утра. Посмотри на деревья. Их засохшие руки родили меня в темноте из любви и разлуки. А бездарные рифмы ничего не стоят. Смысла в них все равно нет. Все слова умрут очень скоро. Поломают суставы истоптанных ног. Может ты, через двадцать с половиной года будешь внутри себя искать хоть намек, на то, что любила мою наглую рожу. Ждала мой телефонный звонок. Я писал свои книги, для того, чтобы ты их читала. Не успел написать я и слова. Ты без слов все поняла. Через двадцать два с половиной года ты придешь ко мне на могилу. Скажешь детям: "Здесь спит писатель, не написавший ни слова. Но я все равно его очень любила."

- Прости, - прошептала Анфиса.

Повернувшись, Саша увидел, что она плачет.

- Тебе надо поспать, - заботливо сказал Саша.

Он поправил одеяло, поцеловал Анфису в лоб, и вышел из комнаты.

Как только дверь за ним закрылась, комната начала сужаться. Анфисе захотелось закричать, но голос, как тогда в клубе, парализовало. Ей оставалось только лежать и наблюдать за происходящим.

Потолок начал вытягиваться. Нечто овальное приближалось к ней. Он стало приобретать человеческие черты. Появились пустые черные глазницы. Прямой нос. Волевой подбородок. Губы.

У Анфисы текли слезы. Голова заговорила:

- Ты боишься?

Анфиса закивала головой.

- Чего ты боишься? Меня? Меня не надо бояться. Я люблю тебя.

Голова вытянулась сильнее, и своими губами прикоснулась к губам Анфисы. Ее рот самопроизвольно разжался, и она дала себя целовать. Голова умела целоваться.

- Конечно я умею целоваться, - на секунду оторвавшись от губ Анфисы, произнесла голова. - За много лет моего существования, чего я только не видел в этой комнате.

После этих слова голова снова принялась целовать Анфису. На этот раз она просунула свой язык глубоко в Анфисин рот, так, что она поперхнулась. Голова отпрянула, и из ее пустых глазниц на лицо девушке стали падать огромные многоножки. Рот Анфисы исчез. Вместо него там появилась гладкая поверхность. Она стала мычать и мотать головой, пытаясь скинуть с лица многоножек. Насекомые падали на подушку и под одеяло. Теперь Анфиса чувствовала, как они бегали по ее телу. Она расплакалась еще сильнее. Одна многоножка заползла ей в трусики. Анфиса забилась на постели. Вспомнила, что ее руки свободны, и стала сбрасывать черных жирных тварей на пол.

Голова висела над Анфисой, с любопытством наблюдая за тем, что она делает. Душ из насекомых прекратился.

- Ты беременная, - сказала голова.

У Анфисы начал быстро расти живот. Почти мгновенно он вырос до размеров, какие должны быть на девятом месяце. Из влагалища пошла кровь. Простынь стала быстро намокать.

- У тебя отходят воды, - услышала Анфиса голос головы над собой.

Кровать превратилась в гинекологическое кресло. Из пола выросли три существа, с таким же пустыми глазницами, как у головы. Они широко развели ноги Анфисы. Положили на специальные подставки, которые сомкнулись пластмассовым кольцом вокруг щиколоток Анфисы. С руками произошло то же самое.