Ревзин недоуменно взглянул на него:
- Я ничего не понимал. Зачем? Куда меня везут?
Если в милицию на допрос, если понадобилось что-то дополнительно выяснить или нужны еще какие-то письменные показания, то можно прислать повестку. Я бы и сам пришел. Но зачем насилие? Пятьдесят лет назад вот так же ночью увезли моего отца, потом мать и старшего брата. Я хорошо помню. А вдруг меня с кемто спутали и хотят убить. Понимаете? Ведь так бывает, я читал. Ошибка. Врагов у меня нет, денег - тоже.
Я уже ничего не спрашивал. Не мог. Он мне не только глаза закрыл, но и рот, все лицо. Дышать и то было трудно. Я не видел, куда мы ехали, вообще ничего не видел. Все равно вы спросите, куда меня везли. Знаю только, что ехали долго, но из города не выезжали. То и дело останавливались, куда-то поворачивали. Но все время вокруг были машины. Потом остановились совсем. Те двое вытащили меня на улицу. В подъезде сняли шапку с лица и повели вверх по лестнице. Кто-то открыл нам дверь на третьем этаже, и мы очутились в темной прихожей. Меня втолкнули в комнату...
Смолянинов молча, чтобы не прерывать собеседника, протянул руку к рабочему блокноту и быстро написал: "Проверить рассмотрение предыдущего заявления Ревзина" - и одновременно отметил про себя, что не приходится ни останавливать старика, ни направлять его рассказ в нужное русло. Чувствовалось, что он готовился к этому разговору. Наблюдательности его можно было позавидовать.
- В той комнате, - продолжал посетитель, - под потолком висела огромная яркая люстра, посредине стоял большой круглый стол, покрытый толстой скатертью, стулья. Роскошный диван, телевизор. За столом сидел человек лет пятидесяти, может, немного больше.
Те двое ушли. Мужчина встал, подошел ко мне. Знаете, что он сказал? Он попросил у меня прощения, усадил за стол. "Извините, - говорит, - Григорий Иосифович, но у нас не было другого выхода. Тысяча извинений". И, понимаете, я молчал. Что вы сделали бы на моем месте? Кричали? Вырывались? Я был как под гипнозом. Этот человек глядел на меня добрыми глазами, но мне казалось, что за спиной он держит плеть. У меня было такое ощущение, что, скажи я сейчас хоть чтонибудь, он меня ударит. Так он смотрел.
- Кто-нибудь еще был в комнате?
- Нет, только он и я.
- А на столе вы не заметили никаких предметов?
- Нет же, на столе ничего не было, только очень плотная, расшитая металлической нитью бордовая плюшевая скатерть с кистями. Мужчина предложил мне чаю. Я, конечно, отказался. Представляете? Насильно притащили меня неизвестно куда да еще угощают чаем!
- Что же было дальше, Григорий Иосифович? - спросил полковник.
- Да-да, я уже заканчиваю. Когда мужчина повернулся ко мне спиной, я удивился, что в руках у него ничего нет, никакой плетки. Хотя одна рука, по-моему правая, так и оставалась у него за спиной. Человек подошел к резному шкафу, повернул ключ. За дверцами оказались полки с книгами. Да, я ведь не сказал вам, что когда-то был реставратором. Моя, если можно так выразиться, специальность - старинные книги, рукописные и печатные. Одним словом, врачеватель литературного наследия прошлого. Через мои руки прошли уникальные издания. Меня в Ленинград вызывали, даже в Москву, в Центральную историческую библиотеку.
Я работал с "Апостолом" Ивана Федорова...
- Так что за книги были в том шкафу? - прервал Ревзина полковник.
- Скажите, - вместо ответа спросил старик, - вы представляете, что такое в наше время обнаружить рукописную книгу?
- Понятия не имею, - откровенно улыбнулся Смолянинов. - Это, наверное, здорово.
Его все больше и больше занимала эта история.
Полковник вспомнил когда-то попавшуюся ему на глаза заметку в газете о том, как в хранилище Новгородского историко-архитектурного музея-заповедника обнаружили старопечатную книгу, которой оказалось триста лет. И называлась она тоже интересно - "Пища для раздумья". Тогда еще Смолянинова заинтересовало, о чем могли раздумывать далекие предки.
Об этом он и сказал Ревзину.
- "Брашно духовное", о которой вы говорите, - тут же подхватил старик, - младшая сестра "Остромирова евангелия" - древнейшей сохранившейся до наших дней рукописной книги. Она была переписана в Киеве дьяком Григорием для новгородского посадника Остромира в 1057 году. Вы только представьте себе - девятьсот с лишним лет назад...
Старик совсем уже успокоился. Его давно никто не принимал всерьез, даже отошедшие от него ученики.
А этот суровый человек слушает, и даже, кажется, с интересом.
- Вы только представьте себе! Судя по тому, что "Остромироао евангелие" украшено красочными заставками, даже цветными миниатюрами, оно - далеко не первая книга. Ей предшествовали другие, еще более древние. А летописи! Эти погодные записи выдающихся исторических событий жизни народа! Это же кладезь мудрости, сама история! Про "Слово о полку Игореве" и говорить нечего - классика древности. Но сохранилась-то она в одном-единственном экземпляре. Не обнаружь ее Мусин-Пушкин, пропала бы! А сколько все-таки пропало! Бог ты мой! Я держал вот в этих руках, - старик показал Смолянинову свои морщинистые, дрожащие ладони, - немало древних книг, оплывших воском, со следами огня на переплетах и обрезах. А знаете ли вы, что случалось с книгами, уцелевшими от пожаров! Они гибли от плохого хранения, мокли и гнили в подвалах, поедались насекомыми и мышами. Много ценных книг было расхищено. Особенно в период нашествия татаро-монголов. Полчища хана Батыя разграбили и сожгли ценнейшие книжные собрания, накопленные в течение веков.
Смолянинов посмотрел на часы. Разговор продолжался уже второй час, а до сути дела они пока не добрались. На шесть его вызвал начальник управления.
Ревзин заметил жест полковника и заторопился.
- Я понимаю, отнимаю у вас время. Я сейчас уже заканчиваю. Так вот, в XV веке было положено начало печатанию славянских книг кириллическим шрифтом.
Первые славянские инкунабулы - "колыбельные книги", сходные по оформлению с рукописными, были выпущены в Кракове, в типографии Швайкольта Феоля.
Группа инкунабул, изданных этим Феолем, состоит из четырех богослужебных книг "Осьмигласника" и "Часослаца", относящихся к 1491 году, "Триоди постной"
и "Триоди цветной", которые не имеют дат. По некоторым литературным источникам известна также "Псалтырь", выпущенная в 1491 году. Но книга эта до сих пор не была обнаружена. Так вот, тот человек достал из шкафа не что иное, как "Псалтырь" 1491 года.
- Вы не ошибаетесь? - Смолянинов не на шутку удивился и сейчас, вопреки обыкновению, не скрывал этого. Разговор принимал серьезный оборот. История, которую он поначалу посчитал плодом больного воображения старого человека, обрастала реальными фактами и принимала конкретные черты. - Вы уверены, Григорий Иосифович, что это была уникальная книга?
- Конечно, уверен, иначе не пришел бы сюда. Специалисты отмечают следующие особенности издания Феоля: рисунок шрифта очень близок к полууставному письму славянских рукописей, написание некоторых букв имеет характерное отличие от всех других шрифтов, печать выполнена в две краски, орнаментовка гравировальная. Согласитесь, тут трудно ошибиться.
Полковник Смолянинов был далек от этих профессиональных премудростей. Его интересовало другое.
- А еще? Он вам показал еще какие-нибудь книги?
- Нет, я только мельком видел содержимое шкафа.
Это, конечно, не образцы каролингского минускула, но издания почтеннейшие. До таких книг и дотрагиватьсято боязно. Они должны храниться в специальных сейфах, где поддерживается постоянная влажность и температура. Их обычно обслуживает целый штат специалистов. Это же национальное достояние! И вдруг эти уникумы в обыкновенной квартире, в обыкновенном шкафу, неизвестно в чьих руках! Можете понять мое тогдашнее состояние? Я на какое-то время даже забыл, где нахожусь, как сюда попал. Глядел и не мог глаз отвести. Хозяин меня спросил, настоящая ли эта "Псалтырь", не подделка ли. Я удивился. Неужели он не знает, что у него хранится? Но я не подал вида, ответил, что, по-моему, книга настоящая, но окончательно может решить только специальная проверка. Он молча убрал книгу обратно в шкаф. Вот и все. - Ревзин потер лоб, будто пытаясь разгладить морщины. - Хотя нет. Мужчина протянул мне деньги. Сказал, что это - мой гонорар. Я отказался. Тогда он сунул их в карман моего пальто. Вот они. - Старик достал пачку десятирублевок и положил на стол перед Смоляниновым.