Что неправды не ведали

И верили свято.

Не продали, не предали

В экипажах ребята.

Не несли на заклание

Ни надежды ни веры

Даже ради желания

Не истлеть под фанерой.

Шли в огни бесконечные,

Отдавая все силы.

Но умолкли навечно мы

В братских могилах.

Стой!

Не мертвый ведь я!

Я-то выполз оттуда

Из могил, из огня,

Из обугленной груды.

Стой! Ведь я уцелел!

Только сломано что-то...

Я обрюзг, растолстел,

Убаюкан почетом.

И боясь растерять

Даже крохи уюта,

Нучился молчать,

Лицемерить,

Как-будто,

Ничего не страшась

Ни ранжира, ни чина

Не расшвыривал мразь

Настоящий мужчина.

Только в тесном кругу

(Эх, мол, мне бы да прав бы!),

Озираясь шепну

Осторожную правду.

Осень 1962 г.

РАЗГОВОР С МОЕЙ

СТАРОЙ ФОТОГРАФИЕЙ

Смотришь надменно? Ладно, я выпил.

Мне сладостно головокружение.

Швырнул к чертям победителя вымпел,

Поняв, что сижу в окружении.

Выпил и сбросил обиды тонны.

И легче идти. И не думать - к цели ли.

Эмблемы танков на лейтенантских погонах

Дула мне в душу нацелили.

Думаешь, что ты честней и смелей,

Если ордена на офицерском кителе?

А знаешь, что значит боль костылей,

Тем более - "врачи-отравители"?

А что ты знаешь о подлецах

Из нового фашистского воинства.

Которое, прости, на с того конца

Судит о людских достоинствах?

Верный наивный вояка, вольно!

Другие мы. Истина ближе нам.

Прости меня, мальчик, очень больно

Быть без причины обиженным.

Но стыдно признаться: осталось что-то

У меня, у прожженного, тертого,

От тебя, лейтенанта, от того, что на фото

Осени сорок четвертого.

1962 г.

МЕМОРИАЛЬНАЯ ДОСКА В Ц.Д.Л.

В Центральном Доме Литераторов

Как взрыв сверкнул войны оскал:

В Центральном Доме Литераторов

Мемориальная доска.

И мир внезапно стал пустыннее.

Пожарища.

Руины.

Тени.

(Седой поэт с почтенным именем

Пронесся мимо по ступеням.

Удачлив. Крови не оставил он

Спецкорр, конечно, не пехота).

Поэты гибли не по правилам.

Какие там права у роты!

Права на стойкость и на мужество

И на способность не быть слабым

Поэту в боевом содружестве,

А не в укромном дальнем штабе.

Но вот предел правдоподобия:

Не признанный своей державой,

Как будто мраморным надгробием

В углу придавлен Окуджава

И Панченко, правдивый, искренний,

Пижонов резвых антитеза,

И Слуцкий с огненными искрами

В культе, продолженной протезом.

Но не запечатлят для вечности

На мраморе над мутной Летой

В бою потерянных конечностей,

Ни даже пуль в сердцах поэтов,

Ни вдруг запевших в дни военные

Восторженных и желторотых.

Могла б услышать их вселенная,

Но вот... успели только в ротах.

Доска... И крохи не уляжется.

Лишь оглавление потери.

И вдруг!

Не может быть!

Мне кажется!

Идут, плечом толкая двери.

Идут...

Вглядитесь в них, погибшие!

Не эти ли, - вы их узнали?

С окурками, к губам прилипшими,

Нас хладнокровно убивали?

Идут в буфет.

А их бы в камеру.

И на цемент со снегом голый.

И доску. Только не из мрамора,

А из тринитротолуола.

Но там все ладно, чинно, чисто там.

Смешные надписи на стенах.

Сосуществует там с фашистами

Антифашист, солдат бессменный.

В Центральном Доме Литераторов

Мемориальная доска...

2 февраля 1965 г.

Опять земли омоложение

С тревожным прошлым чем-то сходно:

Набрякших почек напряжение,

Как будто танки на исходной.

Опять не то.

Искал сравнение

Мазок прозрачный без помарок,

Слова мажорные весенние,

Где каждый звук - небес подарок.

Но почки выстрелить готовы.

Опять стрельба...

Не то.

Я знаю.

Воспоминания-оковы

Из прошлого не выпускают.

Весна 1965 г.

Я весь набальзамирован войною.

Насквозь пропитан.

Прочно.

Навсегда.

Рубцы и память ночью нудно ноют,

А днем кружу по собственным следам.

И в кабинет начальства - как в атаку

Тревожною ракетой на заре.

И потому так мало мягких знаков

В моем полувоенном словаре.

Всегда придавлен тяжестью двойною:

То, что сейчас,

И прошлая беда.

Я весь набальзамирован войной.

Насквозь пропитан.

Прочно.

Навсегда.

Весна 1965 г.

Грунтовые, булыжные - любые,

Примявшие леса и зеленя.

Дороги серо-голубые.

Вы в прошлое уводите меня.

Вы красными прочерчены в планшетах

Тем самым цветом - крови и огня.

Дороги наших судеб недопетых,

Вы в прошлое уводите меня.

В пыли и в дыме, злобою гонимы.

Рвались дороги в Кенигсберг и в Прагу.

Дороги были серо-голубыми,

Как ленточки медали "За отвагу".

1970 г.

Я изучал неровности Земли

Горизонтали на километровке.

Придавленный огнем артподготовки,

Я носом их пропахивал в пыли.

Я пулемет на гору поднимал.

Ее и налегке не одолеешь.

Последний шаг. И все. И околеешь.

А все-таки мы взяли перевал!

Неровности Земли. В который раз

Они во мне как предостереженье,

Как инструмент сверхтонкого слеженья,

Чтоб не сползать до уровня пролаз.

И потому, что трудно так пройти,

Когда "ежи" и надолбы - преграды,

Сводящие с пути куда не надо,

Я лишь прямые признаю пути.

1970 г.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Хрупкий хрусталь

На том берегу

Первая медаль "За отвагу"

Еще одна встреча

Курсантское счастье

Нарушитель заповеди

Вильнюс

После боя

Победитель

Вторая медаль "За отвагу"

Мадонна Боттичелли

п.м.п.

Мыльный пузырь

Стреляющий

Низководный мост

Свобода выбора

На коротком поводке с порфорсом

Молчальник

Трубач

Поездка в Шомрон

СТИХИ ИЗ ПЛАНШЕТА

Начало

Мне не забыть точеные черты

Из разведки

Осветительная ракета

Жажда

647-й километровый столб

Воздух вздрогнул

Удар болванки

Я не мечтаю о дарах природы

И даже если беспредельно плохо

Сгоревший танк

Курсант

Дымом все небо закрыли гранаты

На фронте не сойдешь с ума едва ли