Спустя некоторое время цветки один за другим стали отделяться от тела своей жертвы, неподвижного и неестественно белого. Эта белизна была больше, чем обычная бледность смерти, но мертвенный оттенок предельно обескровленной кожи, словно передо мною лежал не человек, а восковое изваяние. Но еще более поразительная метаморфоза произошла с растениями вокруг него: стебли разбухли и налились темно-красным, будто прозрачные побеги бамбука, готовые лопнуть от переполняющей их свежей крови.
Влекомый жадным любопытством, я крадучись скользнул из-под сени деревьев к краю алого поля. Бутоны зашипели и потянулись ко мне, распрямляя лепестки, как нападающая кобра раздувает свой капюшон. Я выбрал самый крупный из них и перерубил стебель одним взмахом топора. Мерзкая тварь свалилась наземь, извиваясь как обезглавленная гадюка. Когда удивительное растение перестало шевелиться, я склонился над ним, желая рассмотреть получше. Вопреки моим догадкам, стебель не был полым внутри на манер бамбукового, - на свежем срезе было хорошо видно, что он весь пронизан сетью нитевидных сосудов, некоторые из которых были пусты, из других сочилась полупрозрачная бесцветная жидкость. Держащиеся на невероятно гибких ответвлениях массивные листья оканчивались шипами, острыми и изогнутыми, как крючья. Вонзись такой шип в плоть, и жертва скорее вырвала бы растение с корнем, чем сбросила его с себя.
Каждый из лепестков был величиной с мою ладонь и толст как отросток опунции [Опунция - род кустарников семейства кактусовых, растущих в пустынях и полупустынях.], а внутренняя его сторона была усыпана крохотными - не более булавочной головки - зевами. В центре цветка, где положено находиться пестику, торчало зазубренное длинное острие, по четырем граням которого шли узкие канальцы.
Я так увлекся своими исследованиями, что лишь некое внутреннее чутье заставило меня поднять голову, - и как паз вовремя, ибо крылатый человек вновь объявился у парапета. Казалось, он не особенно удивился, заметив меня, прокричал что-то на своем гортанном языке и сделал насмешливый жест, увидев, как я весь подобрался и стиснул в руке оружие. Потом повторилась уже знакомая ситуация: он, круто развернувшись, скрылся в башне и тут же вернулся с ношей. Только на сей раз ею была Гудрун. Меня затопили ненависть и гнев, а еще - радость оттого, что моя женщина была жива.
Несмотря на ее ловкость и силу пантеры, черный человек удерживал девушку столь же легко, как незадолго до этого - бурокожего пигмея. Подняв высоко над головой дергающееся тело, он продемонстрировал его мне и выкрикнул какие-то слова с явной издевкой. Гудрун бешено сопротивлялась, золотые волосы хлестали по белоснежным плечам, до меня долетали ее крики ярости и страха, - все тщетно. Женщину эйзиров непросто было сделать покорной даже перед лицом великого ужаса.
Крылатый дьявол дразнил меня, но я стоял неподвижно. Будь от этого польза, я бы, не раздумывая, нырнул в алую адскую трясину, чтобы быть схваченным, наколотым на шипы-крючья и обескровленным этими чертовыми цветами. Но так я не спасу ее, - моя смерть только лишит Гудрун единственного защитника и последней надежды. Поэтому я, скрепя сердце, смотрел, как она корчится и бьется в руках монстра, и смех черного человека вздымал могучие валы безумия в моей голове. Вдруг он сделал движение, будто собираясь швырнуть ее вниз, и я едва не утратил контроль над собой, рванувшись к кромке адского сада. Но то был просто обманный жест, и он тут же утащил ее обратно в башню, потом вернулся к парапету, лег на него грудью и уставился на меня. Он явно забавлялся, играя с нами, как кот играет с мышью прежде, чем убить ее.
Я повернулся и направился к лесу, постоянно чувствуя на себе его взгляд. Пусть я, Хунвульф, был далеко не мыслитель в том смысле, как это понимают современные люди, и куда увереннее действовал топором, чем собственным интеллектом, однако не являлся и тупым скотом, каковым, вероятно, считал меня проклятый выродок. Моему мозгу не раз случалось помогать могучему телу в борьбе за жизнь и пищу, и теперь он напряженно работал.
Я понимал - мне не преодолеть смертоносное алое кольцо, опоясывающее башню. Прежде чем я успею сделать полдюжины шагов, десятки шипов вонзятся в мое тело и жадные пасти высосут все мои соки, утоляя свою чудовищную жажду. Тут будет бесполезна вся моя мощь.
Крылатый человек не преследовал меня, - оглянувшись, я увидел его, восседающего на том же месте, не меняя позы. Я, Джеймс Эллисон, снова и снова грезящий приключениями Хунвульфа, навсегда запомню эту картину отвратительная горгулья с упертыми в зубчатый парапет, средневековый монстр, восседающий на бастионах Ада...
Я миновал узкий перешеек между двумя долинами, шагая между редеющих деревьев к месту, где около неширокой, но стремительной речки паслись мамонты. Не доходя до стада, я остановился, вынул из своей торбы пару кремней и, нагнувшись, высек искру в сухую траву. Быстро перебегая от места к месту, я зажег дюжину огней гигантским полукругом. Северный ветер тут же подхватил их и раздул. Занялось большое пламя и спустя всего лишь несколько секунд вниз по долине уже мчался вал огня.
Мамонты прервали свою бесконечную неспешную трапезу, подняли массивные головы, водя ушами, и затрубили тревогу. На всем белом свете исполины боялись только огня. Они начали все быстрее отступать к югу, гоня впереди себя детенышей. Самцы ревели как трубы Судного Дня. Огонь, всепожирающий хищник, бросился в атаку и мамонты, не выдержав, обратились в паническое бегство - сокрушительный ураган плоти, сотрясающая землю, грохочущая лавина костей и мышц, Деревья падали, дробились в щепу под тяжелой поступью, земля ходила ходуном. По пятам гигантов катилась стена пламени, а вслед за нею поспешал и я, в такой опасной близости, что опаленная земля жгла мне ноги сквозь подошвы сандалий.
Мамонты прогрохотали через узкую лощину, сровняв с землей лесную чащу как гигантским катком. Глухо топоча ногами-тумбами и оглушительно трубя, они вломились на поле красных цветов. Эти дьявольские растения, наверно, могли бы повергнуть и уничтожить даже и мамонта, будь он один, но для целого обезумевшего стада они были не более, чем жалкой травкой. Несущиеся исполины смяли их и растоптали, вдавили в землю, их породившую и теперь раскисшую от обильно залившего ее сока из растерзанных стеблей.
На какую-то долю секунды я замер, испугавшись собственных мыслей, - а вдруг животные повернут в сторону при виде башни или, напротив, сокрушат и ее вместе с моей возлюбленной? Похоже, крылатый демон разделял мои страхи, ибо он стрелой взвился с галереи и скользнул по небу в сторону озера. Сомнения мои оказались напрасны: вот один из крупных самцов, добежав до башни, врезался головой в ее стену, даже не дрогнувшую от удара и будто оттолкнувшую мамонта на бегущего следом. Стадо тут же раскололось надвое и грохочущей лавиной устремилось дальше, обтекая цитадель с обеих сторон, заросшие шерстью бока терлись о зеленые стены. Уничтожив остатки алого моря смерти живые горы быстро скрылись из глаз в направлении озера.
Огонь сдержал свой бег, споткнувшись о вывороченные с корнем поломанные древесные стволы и вовсе стих у кромки поля, где еще недавно росли растения-убийцы. Я бежал все вперед и вперед - по тлеющим остаткам чащи, потом по жиже из раздавленных цветов - взывая к Гудрун. Наконец она отозвалась; голос ее был приглушенным и сопровождался звуком гулких ударов. Очевидно, крылатый вор, улетая, запер ее в башне. Я подбежал к отвесной стене, размотал свою кожаную веревку и, раскрутив, забросил ее, оканчивающуюся петлей, на один из зубцов парапета. Подергав веревку для верности, я двинулся вверх, подтягиваясь на руках и помогая себе ногами, отталкиваясь локтями и коленями от поверхности камня.
До парапета оставалось каких-то пять футов, когда я услышал над головой хлопанье крыльев. Крылатый человек приземлился на галерее и перегнулся через парапет. Только сейчас я смог рассмотреть его как следует: черты лица его отличались правильностью линий, в них не было ни намека на негроидность; глаза чуть раскосые, зубы оскалены в жуткой ухмылке торжества и ненависти. Долго, долго правил он в долине красных цветов, взимая дань человеческих жизней с близлежащих племен для принесения в жертву ненасытным растениям-чудовищам, его подданным и одновременно защитникам-покровителям. Теперь я был полностью в его власти, мои сила и ловкость мало чем могли помочь. - Один-единственный удар изогнутого кинжала, зажатого в его руке, и я стремительно полечу в объятья смерти. Где-то неподалеку Гудрун, заметив угрожающую мне опасность, яростно закричала. Дверь затрещала под ее отчаянным натиском и резко распахнулась, во все стороны полетели щепки.