Герцогиня же ему сказала:

— Друг Санчо! Подумай, что ты говоришь, — выходит, что ты видел не землю, а людей, которые по ней ходили; ведь если земля показалась тебе с горчичное зерно, а каждый человек с орешек, то ясно, что один человек должен закрыть собою всю землю.

— Ваша правда, — согласился Санчо, — а все-таки с одного боку она виднелась, и я ее разглядел всю.

— Помилуй, Санчо, — возразила герцогиня, — с одного боку невозможно разглядеть весь предмет, на который ты смотришь.

— Да что там миловать или не миловать, — заметил Санчо, — я одно могу сказать: пора бы вашему величию смекнуть, что летели мы силою волшебства, а значит, и я по волшебству мог увидеть всю землю и всех людей, откуда бы я на них ни смотрел, и если ваша милость этому не верит, то не поверит она и другому, а именно: сдвинул я повязку на брови, гляжу — небо-то вот оно, пяди полторы до него, не больше, и какое же оно, не сойти мне с этого места, государыня моя, огромное! И случилось нам пролетать мимо семи козочек[157] , а ведь я в детстве был у нас в селе козопасом, и вот, клянусь богом и спасением души, увидел я их — и до чего же мне тут захотелось хоть чуточку с ними повозиться!.. Кажется, не доберусь я до них, так сей же час лопну с досады. Ну что ты будешь делать? Вот я, никому ни слова не сказав, особливо моему господину, потихоньку да полегоньку соскочил с Клавиленьо — и провозился с козочками почти три четверти часа, а уж козочки-то — ну прямо цветочки, гвоздики, да и только, и за все это время Клавиленьо не сдвинулся с места и не сделал ни шагу вперед.

— А пока добрый Санчо возился с козочками, чем же был занят сеньор Дон Кихот? — спросил герцог.

Дон Кихот же ему на это ответил так:

— Все эти события и происшествия не подчиняются естественному порядку вещей, а потому рассказ Санчо не должен нас удивлять. О себе скажу, что я не поднимал и не опускал повязку и не видел ни неба, ни земли, ни моря, ни песков. Правда, я тотчас почувствовал, что мы пролетаем область воздуха, а затем, что мы приближаемся к области огня, но чтобы мы поднялись еще выше, этого я не думаю, ибо область огня находится между лунным небом и последней областью воздуха, стало быть, не обгоревши, мы не могли достигнуть той небесной сферы, где находится семь козочек, о которых толковал Санчо, а коль скоро мы не опалены, значит, Санчо или лжет, или грезит.

— Я не лгу и не грежу, — возразил Санчо. — Коли на то пошло, спросите у меня приметы этих козочек, и тогда увидите, правду я говорю или нет.

— Ну так какие же это приметы, Санчо? — спросила герцогиня.

— Две из этих козочек зеленые, — отвечал Санчо, — две красные, две голубые и одна пестрая.

— Это какая-то новая порода, — заметил герцог, — в нашей, земной области таких цветов не бывает, то есть коз таких цветов.

— Это понятно, — рассудил Санчо, — должна же быть разница между козами небесными и земными.

— А скажи, Санчо, — спросил герцог, — не было ли среди тех коз рогатого козла?

— Нет, сеньор, — ответил Санчо, — но я слыхал другое: будто до рогов месяца не достать рогами ни одному рогоносцу на свете.

Больше вопросов по поводу путешествия не последовало; видно было, что Санчо способен, не выходя из сада, прогуляться по поднебесью и рассказать обо всем, что там происходит.

Таков был конец приключения с дуэньей Гореваной, над которым герцог и герцогиня от души смеялись не только тогда, но и во все продолжение своей жизни, и о котором Санчо Пансе хватило бы разговоров на несколько столетий, если бы он столько прожил; Дон Кихот же, приблизившись к Санчо, сказал ему на ухо:

— Санчо! Если вы желаете, чтобы люди поверили вашим рассказам о том, что вы видели на небе, то извольте и вы поверить моим рассказам о том, что я видел в пещере Монтесиноса. Вот и все, что я хотел сказать.