- Это не он, - сказал Яков, едва за Сашей закрылась дверь. - И говорить с ним сейчас бесполезно: он изо всех сил старается выручить Олю, а врать не умеет, и потому наколбасит так, что и сам запутается, и наши бедные головы вконец задурит.

- Самохин недавно из заключения, - напомнил я. - Так что не исключена, положим, месть. Или дружки, или пострадавшие - такие случаи тоже бывают: сочли, например, наказание слишком мягким. Это придется проверить.

- На всякий случай я уже наводил справки: его преступление не исключает такой возможности.

- Будем считать это первой версией? Хоть что-то соберем.

- А второй - этот мушкетер все-таки. Эх, если бы не его алиби.

- Нет у него никакого алиби, - буркнул я. - Он тоже отлучался. Сразу же, как только Оля вернулась.

Яков вытаращил глаза.

- И ты молчал?

- Молчал. И сейчас бы не сказал, если бы не считал Сашу в полной безопасности. Ты, Яша, прости, но для тебя главное - закончить дело, и поскорее. Ты прешь как буйвол. В нашем деле нужно быть особенно бережными с...

- Все, Серега, - не дал мне договорить Яков. - Собирай барахлишко и... к чертовой матери отсюда! А я еще вдогонку цидулю твоему начальству направлю, сообщу, как ты тут оправдываешь высокое доверие.

- Да не может этого быть! - закричал я, теряя терпение. - Неужели ты не понимаешь?

- Может, все может быть! - жестко отрезал Яков. - "Покойник не был нравственным человеком" и мог жестоко оскорбить девушку. А у таких, как твой подзащитный, которому ты, кстати, стал сообщником, свои понятия о чести. И о том, как надо ее защищать, особенно когда это касается дамы сердца. Оля могла умышленно назначить свидание Самохину в твоем номере и, убедившись, что он там, сообщить об этом Саше, а тот его... - Яков выразительно щелкнул пальцами и, помолчав, добавил: - И я могу его понять. Да, его я могу понять. А тебя - нет. Собирайся и мотай отсюда.

Я бы многое мог возразить ему, но понимал, что сейчас это бесполезно. Я встал, застегнул куртку, проверил, в карманах ли сигареты.

- Иди, иди, не оглядывайся.

Я подошел к двери.

Она вдруг сама услужливо распахнулась: на пороге стоял Саша. Он был спокоен, только глаза его лихорадочно блестели на бледном лице.

- Я хотел рассказать вам, как все произошло, - сказал он.

Яков выглянул в окно.

Вообразите себе только, что все,

что я вам буду рассказывать,

случилось... под этими развалившимися

сводами.

В. О д о е в с к и й

В е ч е р о м т о г о ж е д н я

Саша решительно сел за стол и положил на него руки, переплетя пальцы. Мы выслушали его, не перебивая, только Яков в самом начале рассказа молча щелкнул клавишей моего "Репортера".

- С Сергеем Оболенским мы как-то быстро сошлись и даже сдружились. Поэтому и позволили себе дурацкую шутку, но в ней, честное слово, не было зла, было ребячество. Нас подтолкнули насмешки Сергея над таинственным исчезновением князя, да совершенно невинное желание поддержать увядающую славу тринадцатого номера.

Сначала действительно я звонил ему по телефону, потом мы с Олей написали эту записку: мы дурачились, нам было весело представлять, как он будет ее читать и недоумевать над ее загадочным и зловещим содержанием, и я, надев черные перчатки, взял из стопки бумаги чистый лист - нам это казалось забавным... А теперь - настолько глупым, что стыдно говорить об этом.

Кстати, вы правы, текст записки я позаимствовал у Одоевского, это и надоумило нас вложить ее в перчатку.

Мы решили, что Оля забежит вечером в гостиницу и оставит в номере Оболенского записку. Ей удалось взять ключи - дежурная сама попросила ее посидеть вместо нее минутку, но в номер Оля не вошла: там работала уборщица. Ключ тоже не удалось повесить на место, так как дежурная уже вернулась. Нам бы плюнуть тогда на нашу затею, и все было бы в порядке, по крайней мере для меня и Оли, но нас уже занесло.

В гостиницу пошел я. Мне удалось проникнуть во флигель со стороны кладбища, через окно в мужском туалете. Номер был не заперт, и в нем работал телевизор. Положив перчатку с запиской на кровать, я выбрался тем же путем.

Потом мы хотели устроить и "посещение князем своих комнат" ночью, в Олино дежурство...

Узнав, что в номере Оболенского убит Самохин, мы растерялись. Ни для кого не секрет, что я когда-то набил ему морду. Да еще эта записка. В этой ситуации она выглядела прямо-таки приговором Самохину. Но, согласитесь, подраться с человеком или убить его - это далеко не одно и то же.

Саша замолчал и опустил голову. Собственно говоря, он не сообщил ничего нового. По крайней мере - для меня. Примерно так я и представлял себе появление перчатки и угрожающий смысл записки, мне всегда казалось, что их роль здесь совершенно случайна. Думаю, и Яков уже понял, что с этой версией ему придется расстаться - проверить Сашин рассказ будет нетрудно.

Яков встал, постучал по столу пальцами ("так, так, так"), прошелся по комнате и, остановившись напротив Саши, задал ему именно те вопросы, которые задал бы и я, если бы вел следствие. Или мы окончательно забрели в тупик и спрашивать было больше нечего, или мы медленно, ощупью выходили на единственно верный путь.

- Когда вы были в номере, не заметили ничего странного, необычного открытое окно, например, какие-то изменения в обстановке комнаты или еще что-нибудь в этом роде?

Саша поднял голову.

- Нет, ничего. Кроме того, что я сказал: дверь была не заперта, телевизор работал, но номер был пуст.

- Значит, нет, - задумчиво проговорил Яков, - значит, и до девяти часов в номере не было ни Самохина, ни его убийцы.

И тут он наконец проявил интерес к таинственной истории с Оболенским.

- Насколько вообще вероятно, что Оболенский исчез из своих комнат? Есть какая-нибудь реальная основа для возникновения такой легенды?

- Я интересовался этим. В одном из писем графиня прямо говорит, что она в ужасе и не понимает, что именно могло произойти с ним.

- Я слышал, здание музея и флигель каким-то образом связаны между собой?

- Сейчас нет. А когда-то их соединяла оранжерея. Афанасий Иванович давно включил в план работ ее расчистку, но у нас все руки не доходят.

Яков снова выглянул в окно и позвал Олю. Когда она пришла и скромненько села рядом с Сашей, мы провели с ними "воспитательную работу". Уверен, они до свадьбы не забудут этой головомойки.

Истошный вопль Староверцева мы услышали еще на улице.

- Ноги моей больше не будет в этом бандитском гнезде! - кричал Афанасий Иванович. - Я взорву его! Сожгу собственными руками! Я развею его грязный пепел по ветру!

- Принеси воды! - сказал мне Яков. - Не ори, дурак! - рявкнул он на Староверцева.

Тот вздрогнул.

- Извините, я забылся, - он жадно пил воду. - Извините, пожалуйста.

- Это вы меня извините, - улыбнулся Яков. - Другого способа для таких случаев я не знаю - у вас истерика.

- Что там, право, - слабо отмахнулся Староверцев, приходя в себя. - В вашей характеристике моих умственных способностей очень, очень много справедливого.

- Так что же случилось?

- Вы же знаете, музей сейчас закрыт. Но тем не менее кто-то взломал дверь моего кабинета. Я бы сказал, топором, если бы был уверен.

- У вас хранится там что-нибудь ценное? - спросил Яков.

- Если вы имеете в виду материальные ценности, то ничего подобного! Там документы, научные разработки сотрудников и подобное тому.

- Пойдемте посмотрим.

Дверь была взломана грубо, непрофессионально. Но в комнате сохранился относительный порядок - я ожидал худшего.

- Посмотрите, что пропало, - Яков пропустил Афанасия Ивановича, мы остались в дверях. - Осторожно, осторожно, старайтесь ничего не трогать. Письменный стол у вас запирается? Тоже взломан? Ну что? - спросил он через некоторое время.

- Странно, - вздохнул Афанасий Иванович, устало опускаясь в кресло. Кажется, все на месте, но кто-то посторонний все-таки был, что-то искал.