- Дак все потому, Мирон Матвеевич, шо р-революция! - тоненько поддержал кто-то. - Закрутилось усе, не до мороженщиков.

- Ото ж и оно, - не повернувшись, сказал атаман. - Шо пораспускали мы их.

- Кого? Кого пораспускали. Мирон Матвеевич? - спросили вновь, и Колька увидел плюгавенького мужичонку в цветастой косоворотке, которая выглядывала в отвороте его выгоревшей и рваной черкески.

- Народ! Кого?! Пораспускали мы им вожжи, вот они и понесли. А держали б узду натянутой, то не було б этого. Поработал хорошо на хозяина - получай овса для поддержки сил, побайдыковал - арапника! Да так, шоб на задние ноги садился! Так и народ надо - год горби, шоб света не видел, а на праздник можно и пряник дать, пусть позабавится.

- Дак, не удержишь, Мирон Матвеевич! Ить народу вон сколько!..

- Кто это говорливый такой? - грозно произнес Мирон Матвеевич, медленно поворачивая кабанью шею. - Шкода, чи шо?

- Эге! Шкода, Шкода, Мирон Матвеевич! - подтвердили те, кто стоял, и вытолкнули на видное место мужичка в длинной, с чужого плеча, черкеске.

- Ха! - выдохнул атаман ему в лицо. - Ты гля, и наше теля туда! Уже и Шкода заговорил!.. Может, ты еще и агитировать меня начнешь, а? Шоб я тебе хозяйство свое отдал? Так ты ж тому, шо есть у тебя, ладу не можешь дать. Кто мне еще с прошлой осени два чувала гарновки должен, а?

- Отдам! Я как-никак, казак! - крутанул плечом Шкода самолюбиво. Черкеска съехала набок, обнажая косоворотку. - Своим хозяйством живу.

- Вошь у тебя на привязи, вот твое хозяйство! Под шелковицей засмеялись.

- А если красные придут, так и ту обчественной сделают.

- Га-га-га! - заржали мужики. - Вот так Мирон Матвеевич! Врезал!

- Впрягут в плуг, землю будут пахать. Много хлеба тебе наробят!

- Га-га-га! Гы-гы-гы! Ого-го-го!..

- Братцы! - заметался Шкода, но его отовсюду отталкивали. - Як же так, а?! - кричал он чуть не плача. - Братцы! Мы ж казаки усе, за що ж вы насмехаетесь надо мной, а? Я ж з вами! Я ж завсегда з вами!

- Да вы что?! - не вытерпев, крикнул Колька. - Взрослый, а не видите, что они против вас!..

В тени тотчас затихло: все уставились на мальчишек.

- Ты не верь им! Не верь! - поддержал друга Сашка, отступая на всякий случай от мужиков. - Не верь им, товарищ Шкода! Красные победят, ты на тракторе пахать будешь.

- Это Загоруйкин хлопец! Гаврилин! Ух я тебя, больше-витский выкормыш! Вскочил атаман и, видя, что ему не догнать мальчишек, затопав им вслед на месте толстыми ногами, закричал визгливо: -От оно, от! Дождались! Уже пацанва агитирует!

Мальчишки бросились вдоль тополей, найдя лазейку в за-боре, юркнули в нее, выглянули... За ними никто не бежал. Там, под шелковицей, кричали все разом и так махали рука-ми, словно дрались.

- От мы им дали, так дали! Будут теперь нас знать, богатеи чертовые! отдышавшись, сказал Гришка. - Молодцы хлопцы! Так им и надо.

Наблюдая за всем, что происходит на выгоне, присели около забора, дальше бежать они побоялись: в глубине двора белела хата с растворенными настежь окнами.

Солнце еще высоко не поднялось, а пекло уже нещадно. Воздух накалился, уплотнился - дышалось трудно.

- Дождь, мабудь, к вечеру соберется, - отирая пот со лба, сказал Гришка.

Тень от тополей укорачивалась - люди пятились вместе с ней, и вскоре возле деревьев сгрудились все.

Под шелковицей страсти улеглись. Мальчишки посидели-посидели, осмелев, выбрались со двора, прячась, пошли вдоль забора к шелковице, где, по словам Гришки, рос развесистый тополь, с которого им будет все видно.

Дерево оказалось и вправду хорошим. Взобравшись повыше, мальчишки уселись на его толстых и гладких ветвях. Сверху, как на ладони, видно и атамана с его свитой, и коновязь посредине круга, и финиш скачек напротив шелковицы.

Удобное место!

У коновязи лошадям было тесно. Их уже держали на поводе. Мужчины ходили между конями, хлопали их по крупам, ощупывали грудь, ноги, заглядывали в зубы и между собой разговаривали так громко, что голоса слышали даже мальчишки.

А внизу, под деревьями, - гул.

Чувствовался праздник, ожидание развлечения, зрелища. И одновременно напряженность!.. Тревога закрадывалась Кольке в сердце: уж больно как-то настороженно стояли товарищи Гаврилы Охримовича. И как мало ведь их!..

Все - не здесь, а там, на окраине хутора, помогают сейчас перебираться женщинам и детям в плавни.

Тронулся в путь, вероятно, со своими людьми и Василий Павлович...

Колька оглядел круг. Почти рядом с финишем путь перегораживали камышовые заборы, рвы, насыпи - препятствия. Огибая выгон, шла гладкая вытоптанная дорога. А после финиша наискось круг прорезали две дорожки, огороженные лозами. Лозу срубить должны те, кто победит на скачках.

- Хороший у твоего отца конь?-спросил Колька у Гришки. На выгон они так спешили, что не успели даже забежать в сарайчик позади хаты, где стоял конь Гаврилы Охримовича.

Гришка передернул плечами.

- Та ничего вроде... Дерноватый только малость. Его на хронте перепужали. Он ранетый был. От такая на груди рана! - Гришка соединил обе ладони вместе.-Та вон он, вон! - и принялся показывать на коновязь. - Черный! Его Депом зовут, нам его железнодорожники оставили. Видите? На худую собаку похожий, с которой на лису охотятся.

Колька и Сашка смотрели, смотрели, вспотели от усердия, но никакой лошади, похожей на гончую собаку, не увидели.

- С норовом у нас Депоша! - оживляясь, хвастался Гришка. - Я бате не говорил, но он меня три раза нес. Чуть не поубивались с ним вместе, правда! Как Депошу какой конь обгонит, так он прям себя забывает, самошечим становится. Пока не обгонит - никак ты его не удержишь. Самолюбивый он дуже! С карахтером! Норов у него такой. Я с ребятами купать его не езжу. Потому как боюсь - запалится конь по своей дурости.

Колька уже все обдумал. Как они с Сашкой и предполагали, у забора под тополями стояли лошади тех казаков, кто не участвовал в скачках. Кони лениво отмахивались хвостами от оводов, перебирали ногами и... вроде бы были смирными... Главное - успеть добежать до них, отвязать и вскочить в седла.

- Жди моего сигнала, - шепнул Колька Сашке, чтобы не услышал Гришка. - Как скажу - мигом вниз и - к лошадям, понял?

Уши у Сашки побледнели. Вид у него был... совсем не геройский, синяк в полщеки, веснушки, рыжие вихры торчали во все стороны.

- Жаль, что Михейкин не с нами, - разжались наконец у него губы. - Если б он...

- Если б да кабы, - передразнил его Колька, - то во рту выросли б грибы!.. Ты вроде Харитона, с катавасиями в голове. Слышал же, что Гаврила Охримович сказал? Ты вот лучше выполняй, что тебе говорят. Как скомандую - сразу вниз, понял?

Сашка кивнул, от решимости закусил губу. Колька в нем не сомневался. Уж что-что, а друга его трусом назвать нельзя.

- Шашки с дустом бросать буду я.

- Ага, - согласился Сашка. - Ты только не спеши. Внизу и около коновязи закричали:

- Павло! Павло! Сотник едет!

На выгон из улицы вынесло всадника на черном коне в белых чулках. Конь шел боком, рысью, приплясывая: его сдерживали. Ворон выгибал дугой шею, оборачиваясь к всаднику, пытался схватить зубами его за колено.

На сотнике белоснежная черкеска с красными атласными отворотами на рукавах, папаха из седого каракуля, желтым блеском сияют погоны, головки газырей на груди, кинжал, ножны шашки сбоку.

- Вот это казак!

- Картина!

- Прям загляденье, ей пра!

Выехав на выгон, Павло отпустил повод - конь сорвался в галоп. Перед коновязью всадник вздернул его на дыбы, и Ворон, поджав передние ноги, встал свечой, заплясал на задних ногах, заржал.

- Здоровеньки булы, братцы-казаки! - по-военному рявкнул Павло, вскидывая над головой руку с короткой плетью.

Братцы-казаки у коновязи нестройным хором ответили, а под тополями загалдели все враз.

- Что братцы?! - закричал вновь Павло, перекрывая шум.- Начнем, а? Раструсим жирок?!