– Ты мог не найти меня вовсе, – сказала я. – Мог вообще больше никогда меня не увидеть. Что бы случилось с твоими деньгами?

– Наверное, пришлось бы их списать на обретение опыта.

– У тебя столько денег?

– Нет. Но я считал, что ради тебя стоит рискнуть.

– Я того не стою.

– Стоишь.

– Нет. И я это знаю. Тебе нужно было просто забрать деньги и отпустить меня.

– Милая, что с тобой? – говорил он мне ночью. – Боишься?

– Да. Я не выдержу, Марк. Я умру.

– Да ну что ты! Скажи мне, в чем дело. Ты меня ненавидишь?

– Я ненавижу саму мысль об этом. Меня просто рвать тянет. Я не чувствую ничего, кроме отвращения.

Он положил ладонь на мою голую ногу чуть выше колена, я резко отодвинулась.

– Почему ты так вздрагиваешь? Я тебе неприятен?

– Не ты, Марк. Твое прикосновение.

– Разве это не одно и то же?

– Не совсем.

– Марни, ты любишь меня?

– Я не люблю этого.

– Ты пытаешься что-то в себе перебороть?

– Не в себе.

– Конечно, если нет чувства, остается только секс. Но без секса тоже не любовь. Разве нет?

Я неподвижно смотрела на низкий лепной потолок алькова.

– Для меня это просто унизительно.

– Почему?

– Не знаю.

– Назови мне хотя бы одну причину, почему ты так думаешь.

– Это… по-животному.

Он впервые рассердился.

– Но мы отчасти и есть животные. Нельзя же оторваться от земли. И если попытаться, то просто рухнешь. Лишь принимая человеческую природу, можно её облагородить.

– Но…

– Можно, конечно, и унизить, – но тому виной бывает собственная глупость. Кто бы ни создал нас, он предоставил нам самим все возможности.

Где-то в кафе на берегу играла гитара. Мне показалось, она звучит за тысячу миль отсюда. Я старалась сдержать дрожь, потому что знала: если он заметит, то сразу все поймет, а я ни за что не хотела себя выдавать. Дрожь не от страха, просто расходились нервы. Мои замечательные стальные нервы, которые никогда меня не подводили, если нужно было прихватить чужие деньги, теперь вдруг сдали. А смешанные, противоречивые чувства к Марку стали совершенно определенными: я не любила все, что он символизировал, – мужское тело, мужское превосходство, мужскую агрессивность под маской вежливости. Я ненавидела его за унижение, которое он заставил меня пережить, за то, что он вошел в комнату, когда я была раздета, за то, что его руки так по-хозяйски трогали мое тело, и от этого становилось противно, жарко, стыдно за себя и за него.

Конечно, этого следовало ожидать. Я это знала. Нельзя жить там, где росла я, и не знать всего. но это не означает хотеть и принимать. Весь вечер я старалась настроить себя, представить, что происходит это не со мной. а, скажем, с Молли Джеффри. Но не всегда получается так, на что настраиваешься.

– Многое бы я отдал, чтобы понять тебя, – мягко заметил Марк

– Почему?

– Ты никогда и ни к чему не приходишь прямым путем. Вечно выворачиваешь все вещи наизнанку.

– С чего ты это взял?

– Какие странные у тебя представления о сексе! Или безнадежно устаревшие.

– Ничего не поделаешь. Я не в силах их изменить.

– Ты очень красивая девушка, просто созданная для любви. Так бутон мог бы сказать, что не хочет расцветать, или бабочка не хочет вылупиться из куколки.

Я покосилась на него. А я ведь думала, что когда дойдет до дела, когда некуда будет деваться, смогу притвориться, что секс мне нравится. Нет, не смогу, ни за какие богатства мира, Но пока я не осмеливалась об этом даже заикнуться. Я чувствовала себя в такой же опасности, как и прежде, и не была в нем достаточно уверена.

Вздохнув, я сказала:

– Ужасно жаль, Марк. Может быть, я сегодня все испортила. Но уверяю тебя, я просто боюсь, и это нужно… преодолеть. Дай мне время.

Он легко дал себя обмануть.

– Совсем другое дело. Может, ты просто устала и переволновалась. Слишком много событий за день.

Он готов был сам искать для меня оправдания.

– Я несколько перенервничала в самолете – поддакнула я. – Не забывай, я раньше не летала. И свадьба для меня впервые.

– Ладно, мы ещё поговорим об этом завтра.

Следующий день выдался дождливым. Мы наняли машину, чтобы проехаться по острову и осмотреть сталактитовые пещеры и фабрику по обработке жемчуга. Я купила серьги и две броши. Вечером мы отправились в ночной клуб поглядеть на испанские танцы. Когда лучшая часть программы прошла, у меня внезапно заболел живот, пришлось вернуться в отель на такси. За эту ночь можно было не беспокоиться, но вряд ли таким предлогом удастся пользоваться долго. Следующий день мы провели в городе, на стекольном заводе купили графин и фужеры, потом купили мне сумочку, а Марку бумажник и какую-то мелочь. И все было очень хорошо, почти так же легко и просто, как тогда, на скачках. День прошел нормально, хотя мне и одной было бы не хуже. К вечеру я снова напряглась как струна, лихорадочно ища новых предлогов и оправданий, но, к моему изумлению, Марк держался довольно сухо и даже не сделал попытки ко мне прикоснуться. У нас были две раздельные кровати, и кроме неудобства, что приходится делить комнату с мужчиной, жаловаться было не на что. Так же прошла следующая ночь и потом ещё одна. Это было удивительно.

Днем я иногда замечала пристальные взгляды Марка, время от времени по его лицу скользило такое выражение, словно никак не решается трудная задачка. Но сам Марк оставался внимательным и тактичным, правда, мы все время чем-то были заняты.

На пятый день мы улетели в Ибизу и дальше на машине отправились в маленькую деревушку посмотреть праздник в честь Дня святых. Это было необычное, странное зрелище; солнце отражалось от ровной белой стены церкви, а на площади перед ней шумела толпа крестьян в черном, словно стайка только что вылупившихся жуков. Ярким пятном выделялась только процессия с изображениями святых, прокладывающая путь через толпу, да ещё молодые девушки, которые в честь праздника надели яркие платья из шелка и кружев с разноцветными нижними юбками.

Одна из них, самая красивая, стояла рядом с Марком. Длинную черную косу украшал большой бант, она переговаривалась с группой женщин постарше, во всем черном, морщинистых, обветренных, словно сорок лет их держали под дождем и солнцем. Марк поймал мой взгляд, улыбнулся, и мне показалось, что он подумал то же, что и я, поскольку сказал:

– Быстро проходит здесь молодость, правда? Какой-нибудь год, а потом она выйдет замуж за батрака на ферме – и все; дети, хозяйство и тяжелый труд в поле – вот её судьба.

– Как это несправедливо, – откликнулась я. – Словно в капкане, и никакой надежды на спасение.

– Да, согласен. Но тогда нужно оплачивать весь мир. Все мы попадаем в капкан, как только рождаемся на свет, и сидим в нем до самой смерти.

Я поняла, что он пытается сгладить впечатление; переводя отдельную судьбу в разряд общих явлений, он умерял острое чувство жалости, которое вызвала у меня эта девушка; но я не находила слов, чтобы сказать ему об этом.

После мы сидели в кафе, пили коньяк, смотрели на испанцев, толкающихся у стойки бара. Молодые уже изрядно набрались, и из-за шума, стоявшего кругом, мы с Марком почти не слышали друг друга. Трое парней у входа в кафе старались познакомиться с девушками. Те хихикали, прикрывая рты ладошками, и девали вид, что их не замечают.

– Мужчины в самом деле хотят от женщины только одного, так ведь? – сказала я. – На это уходит пять минут, а потом – пошла прочь. По-моему, для них никакой разницы, что за женщина, была бы женщина, вот и все.

Взглянув на Марка, я вдруг поняла, что сказала нечто ужасное; потом вообще удивлялась, зачем. Ведь знала же, что это уязвит его и заденет.

– В жизни мало хорошего, Марни. Большинство здешних девушек станут старухами раньше, чем им исполнится тридцать. Но это совсем не значит, что им меньше нужно от жизни, чем нам с тобой. То, что ты сейчас сказала, вытекает из более низменного взгляда на жизнь. Большинство этих людей презирали бы тебя за такие слова.