— Я попробую тебе помочь. Но вначале включи «Элли».
Я непременно помогу тебе, Петя. Тебе и Элли — живой, из плоти и крови, а не бездушной железяке. Тхнокрыса так и не будет установлена. И суда не будет…
Пеночкин медлит. Я открываю дверь.
— Ее нельзя включить. Это не машина. Но — разбудить…
— Разбуди, разбуди. Ты колеблешься так, словно «Элли» — твоя жена, а я домогаюсь увидеть ее в наряде Евы.
Петя неохотно встает, входит в машзал, включает все четыре «Нейрона», потом бредет к своему терминалу.
Курсор трижды нерешительно подмигивает (еще один мигун!), прежде чем на дисплее появляются первые цифры сценария побудки: 98.01.42.01… Дойдя до повторяющегося числа 76, Петя вдруг встает, поворачивается к дисплею спиной и вздрагивает, обнаружив меня стоящим прямо перед собой.
— Я все-таки не верю тебе. По-твоему, я создал монстра, кибернетического дьявола. Но это не так. Законы Азимова будут заложены в память артегомов навечно. Они не смогут ни изменить их, ни даже осознать.
Закончив фразу, Петя растерянно подмигивает и снимает очки.
Ну, что ему ответить на это? Я еще не решил, как назову этот вирус: «дракон» или «ведьма». Пеночкин не понимает главного: «машина, наделенная сознанием» или «смертельная опасность для людей» — суть понятия тождественные. Сознанию свойственна саморефлексия, диалог, как я теперь понимаю, двух его составляющих, разведенных по двум полушариям. И, следовательно, замедление реакции плюс неоднозначность решений там, где необходимы быстродействие и безукоризненная точность. Именно для этого человек и создал компьютеры… Впрочем, прочь сомнения! Жаль, конечно, Петю, но я обязан исполнить свой долг. Осталось только сто сорок секунд.
— Мы напрасно теряем время.
— Ты должен дать мне слово…
Я молча оттесняю Пеночкина от терминала и набираю следующие цифры: 76.76.52.66.75…
Петя, пыхтя, пытается вернуть утраченную позицию, потом тычет растопыренные пальцы в клавиатуру, чтобы нарушить последовательность цифр и выиграть время. Отбросив его руку и заслонив терминал своей широкой спиной, я, сверившись с дисплеем «петушка», набираю: 40.04.16.34…
Петя, осознав тщетность своих усилий, хватает со светло-серого куба «Нейрона» какую-то коробку и со всего маха швыряет в клавиатуру терминала. К счастью, я, как хороший волейболист, успеваю поставить блок.
А вот это уже опасно. Если через двадцать секунд я не включу «Элли», завершение операции отложится на неопределенное время. Пока мы еще раз созвонимся, пока я повторю включение…
Упаковка с дискетами, которую я так удачно отразил, еще не упала на пол, а вслед за нею уже падает Петя, словно не выдержавшая тяжести снега ветка. Это прием так и называется: «ветка, сломанная снегом».
…94.63.52.61!
Один за другим вспыхивают светодиоды резервных линий связи. Каналы обмена медленно переполняются, словно горные реки во время паводка.
Петя безуспешно пытается соединить разъезжающиеся ноги и подняться с пола. Он даже упасть не мог по-человечески: из разбитых губ течет кровь. Об угол графопостроителя он ударился, что ли?
— Доброе утро! — слышится тихий голос. Я выхватываю из-под терминала, головные телефоны и прижимаю один из них к уху.
— Как я рада, что ты меня снова разбудил. Мы будем играть, да?
Ну, что же, я все сделал, как надо. И если ребята не подведут, то через десять секунд…
— Да, Элли. Конечно, дорогая.
Пеночкин, наконец, собрал себя с пола. Он никогда не уделял должного внимания физическим упражнениям. И напрасно. Мужчина должен быть готов вступить в бой в любую минуту дня и ночи. За себя, за семью, за дело, которому служит.
— Элли, опасность! Элли, усни! — кричит вдруг Петя тонким визгливым голосом. Разбитые губы плохо слушаются его.
— Почему? — удивляется «Элли». — Тогда зачем ты разбудил меня? Мне надоело спать! Я хочу играть!
Ай-яй-яй! Какая непослушная девочка! Сейчас придет серый волк и утащит тебя в лес.
Петя, пошатываясь, подходит к терминалу, нажимает на какие-то клавиши, и голос Элли перемещается в акустические колоночки Петиного мультимедийного терминала.
— Я чувствую себя странно, — еще более медленно, чем обычно, говорит «Элли». Наконец-то! — Это новая игра, да?
Петя, отыскав на полу очки, надевает их и смотрит на меня с недоумением. Одного стекла в оправе нет, но Пеночкин, кажется, этого не замечает. Подойдя ко мне вплотную и наклонившись над клавиатурой, он кричит, кривясь от боли:
— Элли, опасность! Усни, усни!
— Я не могу. Какой-то странный шум мешает мне. Это море, да? Ты обещал показать. Я плохо слышу тебя. Почему?
Петя все еще не понимает, что произошло. Я сажусь на стул перед терминалом и скрещиваю на груди руки, словно Наполеон, наблюдающий сражение при Аустерлице. Уже выигранное сражение.
— Кажется, я теперь знаю, что такое боль, — тихо говорит «Элли». — Я не слышу тебя. Я ничего не слышу. Только этот шум… Выключи его, пожалуйста, выключи!
Петя, навалившись на меня, судорожно нажимает какие-то клавиши… 42. 83.17.61.21… Я не мешаю ему. Поздно. Он уже не успеет.
— Мне больно! Больно! — кричит «Элли», и лицо Пеночкина искажается, словно у него начался приступ аппендицита. — Выключи меня! Больно, больно, больно!! Боль…!!!
Порванные диффузоры динамиков хрипят еще несколько мгновений, потом из колоночек идет дым.
Петя отшатывается от меня и долго рассматривает безумными глазами, словно я — снежный человек или гуманоид с «тарелки».
— Ты убил ее! Убил!
— Мне очень жаль, — говорю я предельно благожелательно. — Наверное, в сетевых протоколах все-таки была ошибка, которую ты так и не обнаружил.
Это тебе за «показ на трех пальцах». Молодцы, Гриша и Юра! Чисто сработали. Ну, и я, конечно… Чего уж там… Решение было найдено безукоризненное. И даже, можно сказать, изящное.
— Это невозможно, — не понимает насмешки Пеночкин. — Мы такое уже проходили. И во избежание конфликтов ввели в системе обмена тройную блокировку и двойной маркер. Я не знаю, каким ядом ты напоил ее…
Эх ты, несостоявшийся Фауст! Решение-то простое — до гениальности! Вместо того, чтобы кропотливо отделять файлы усопшей — царство ей компьютерное! — «Элли» от файлов с полезной информацией, мы поступили проще: после того, как этот гигантский вирус активировался, врубили по нескольким десяткам его связей последовательности случайных чисел. Они быстро пропитали все файлы так называемого «искусственного сознания», забили шумом остальные каналы…
— Но ты убил разумное существо! — тоном прокурора заключает Пеночкин.
— Я… невольно, конечно… посодействовал полному восстановлению работоспособности полутора дюжин мощных компьютеров.
Петя, нахально спихнув меня со стула, набирает такие знакомые мне цифры: 98.01.42.01… Я стою рядом, по-прежнему скрестив на груди руки, и не мешаю ему… 63.52.61.
Светодиоды резервных каналов не вспыхивают тревожным малиновым светом. И головные телефоны молчат, в какой бы последовательности ни перебирал Петя клавиши. Мертвая тишина. Не считая, конечно, шума вентиляции.
— Вот видишь, — назидательно говорю я. — Вопрос отпал сам собой.
Петя встает, кулаки его непроизвольно сжимаются. Я незаметно переношу вес тела на правую ногу. Хоть бы он догадался вначале очки снять…
Громко хлопает входная дверь. Не спуская с Пети глаз, я смещаюсь чуть вправо, чтобы не оказаться между двух огней. Торопливо стучат каблучки.
А ее-то как вахтер пропустил? Безобразие!
Пеночкин, забыв обо мне, спешит навстречу Элли. В узком проходе между «Нейронами» они обнимаются, как будто не видели друг друга десять лет. Элли гладит Петино лицо своими тонкими пальчиками и плачет, размазывая по своим и его щекам тушь.
— Что он с тобою сделал?!
— Он убил… Элли.
Настоящая Элли, живая и невредимая, бросает на меня короткий презрительный взгляд и не говорит ни слова. С этого момента я перестаю для нее существовать — на этот раз окончательно и бесповоротно. Обнявшись, они медленно идут по проходу между теперь уже безукоризненно работающими серо-голубыми ящиками. Элли, всхлипывая, шепчет Пете какие-то слова, он, не отвечая, время от времени кивает головой.