Я спускаюсь этажом ниже, вымаливаю у дежурной разрешение на короткий звонок по служебному телефону.

Оказывается, начальник смены — та самая вампирша с кроваво-красными губами — запретила Черенкову подключаться к «Нейронам». Да еще и добавила что-то вроде «ходят тут всякие, а у «Эллипса» потом припадки случаются». Гриша, конечно, обиделся. Ну и… Их с Юриком уже выставили из машзала и грозят отлучить от телефона.

— Слушай, тут у них одна девица есть… По-моему, это она всех против меня настроила. Когда она сквозит мимо, аж искры сыплются!

— Блондинка с высокой грудью и грустными глазами? — уточняю я.

— Во-во, — сразу же опознает Гриша. — Фурия! Тигрица! Того и гляди, в горло вцепится!

Ну что же, надо ехать. Операция вступает в решающую фазу.

Обязав Гришу продержаться на последнем рубеже еще как минимум полчаса, я поднимаюсь в зал каталогов. Ксерокопия уже готова.

— Качество, конечно, неважное, но у вас глаза молодые, зоркие… бубнит бабуся, перебивая слова моей неизъяснимой благодарности. Подкрепив их новенькой хрустящей купюрой, я поспешно ретируюсь, — так и забыв, кстати, воспеть хвалу Пеночкину. Ничего, переживет.

Глава 21

Пришпорив «вольвочку», я снова чувствую себя рыцарем, мчащимся навстречу приключениям. Но когда я приезжаю на ГИВЦ, Элли там уже нет. А жаль. Породистая кошка, рассыпающая искры, — увлекательнейшее зрелище! Только не нужно ее бояться. И тогда вполне можно поймать кайф, напоминающий озоновые ванны. Пахнет грозой, свежо — и голова отлично соображает.

Утихомиривание разбушевавшейся вампирши — включая мою жалобу по телефону директору ГИВЦа, ее апелляцию к нему же, мой звонок в Москву шефу, его звонок — домой! — директору, и так далее — заняло в общей сложности полтора часа. После чего безукоризненно вежливая в прошлый раз женщина оглушительно хлопнула дверью, бросила испуганному Алику: «Пусть они делают, что хотят! Я ни за что не отвечаю!» и исчезла.

— А теперь работайте! — коротко приказываю я расстроенному Грише и покидаю негостеприимное здание.

Включив в салоне свет и устроившись поудобнее в кресле «вольвочки», я перелистываю странички ксерокопии. Качество ее скверное, но читать можно. Что же, интересно, предлагает Петя вместо отвергнутой Фрэнсисом Крисом идеи «гомункулуса»?

«…Основан этот подход на гипотезе, которая в первом приближении может быть сформулирована следующим образом:

Самосознание, чувство собственного «я» человека возникает вследствие двухполушарного строения его мозга. При этом каждое полушарие, помимо сбора и обработки информации, выступает также в качестве «приемника», «зеркала», «телевизионной камеры», воспринимающей результаты работы второго полушария. Воспринимаемое, наблюдаемое, фиксируемое им «отражение» и является «внутренним образом» человека, его «внутренним «я», его сознанием.

Одно из полушарий мозга, как правило, является ведущим, второе ведомым. Сознание человека — это результаты работы ведущего полушария, воспринимаемые ведомым. Если ведущее — правое полушарие, то индивидуум «видит» себя художественно-эмоциональной личностью, если левое рассудочно-рациональной, и так далее.

Конструктивность (без кавычек) всякой новой идеи проверяется количеством возможных из нее следствий (или новых гипотез). Наша идея, в частности, позволяет по-новому взглянуть на некоторые психические заболевания и трактовать, например, шизофрению как «равенство» двух полушарий мозга, при котором функции «ведущего» и «ведомого» могут хаотически меняться местами. Именно это и приводит, на наш взгляд, к «раздвоению» личности шизофреника. Более подробно это и другие следствия из нашей гипотезы изложены в статье 26.

Предвидя возможные упреки в том, что высказанная нами идея якобы ничем не отличается от идеи «гомункулуса», отметим, что…»

В этом месте текст был практически неразличим, и я со спокойной совестью пропустил его. Меня интересовали практические выводы, а не теоретические тонкости.

«…На основании сформулированной нами гипотезы можно приступить к моделированию (а точнее, созданию) «артегома» уже сейчас, не дожидаясь, пока будут открыты и исследованы метапроцедуры работы правого полушария мозга. При этом его потенциальные возможности будут в значительной степени редуцированы. То есть речь идет о возможности создания исключительно «рационального» разумного существа, мозг которого состоял бы из двух «левых» полушарий. Задача создания «эмоционального» с ведущим правым полушарием, способного, скажем, к художественному творчеству, действительно отодвигается до разработки метапроцедур, достаточно адекватных метапроцедурам правого полушария человеческого мозга. Однако целесообразность решения подобной задачи подлежит тщательному и всестороннему обсуждению.»

Следующая страничка копии повторяла предыдущую. А на последней заканчивался список литературы. Проклятие! Склеротичная старуха дважды скопировала один листок и ни разу — другой, самый интересный!

Я смотрю на дисплейчик «петушка». Двадцать один десять. Библиотека уже закрыта. Где же теперь искать эту бабусю?

А нигде. Не нужно мне ее искать. И читать статью дальше не нужно. Несколько технических деталей — в них ли суть?

Такое в моей практике случилось впервые. Я выследил крупного зверя, знаю одну — нет, двух! — технокрыс и даже догадываюсь, для чего этот дракон был порожден. Теперь я должен одним ударом снести все его головы. И непременно в присутствии родителя, чтобы он, плача и причитая, раскрыл невзначай морфологические особенности чудовища. Тогда я буду четко знать, как не допустить репликации его отрубленных голов. И смогу разработать новый класс вирус-детекторов и сторожевых программ, усиливающих иммунные системы гиперсетей. Но… Как всегда, есть одно маленькое «но». Выманить дракона из логова я, положим, смогу. И устроить ему очную ставку с Пеночкиным — тоже. Но вот снести одним ударом головы — увы! Для этого нужен как минимум меч-кладенец. А где его взять?

Около часа ночи, удостоверившись в том, что дракон не собирается выходить на прогулку, мы все трое возвращаемся в гостиницу.

— Что будем делать, шеф? — спрашивает Юрик, останавливаясь возле двери своего номера. — Времени у нас осталось — с гулькин нос.

— Мы будем делать то же, что и вчера, — ехидничает Гриша.

— Завтра утром скажу, — спокойно говорю я.

Ничто не теряется так быстро, как вера подчиненных в руководителя. Малейшая неудача — и все… Удастся ли мне поддержать ее на этот раз?

Под утро мне приснился сон. Как будто «Эллипс», похожий почему-то на Мойдодыра из детской книжки, засунул меня в гигантский принтер. Тысячи иголочек вонзаются в мою левую руку, и я с ужасом наблюдаю, как печатающая головка медленно передвигается к наиболее чувствительному органу моего тела.

— Перестаньте! Мне же больно! — взываю я к милосердию невидимого палача.

— Что такое боль? — невинным голосом интересуется невесть откуда взявшаяся Элли, наклоняясь надо мною. Мне становится стыдно, потому что к барабану принтера я привязан в совершенно натуральном виде.

— Я знаю! — кричу я, делая вид, что ничего необычного в моем положении нет. — Я знаю, что такое боль! Неуправляемый поток сигналов внутри организма!

— Вот и отключи его, — равнодушно советует Элли и отворачивается. Надеюсь, ты умеешь отключаться?

— Нет! Не умею! Я не наркоман! — воплю я и просыпаюсь. Левую руку колют тысячи иголочек. Я отлежал ее во сне, — и теперь нервные окончания в муках восстанавливают свою чувствительность. Глядя в потолок, на котором впервые за эти сумасшедшие дни! — играют солнечные зайчики, я блаженно улыбаюсь. Говорят, Менделееву его периодическая таблица приснилась во сне. Я, конечно, не великий химик. Но и мой до предела утомленный мозг, спасая себя от запредельных нагрузок, способен иногда выдавать любопытные варианты.

Минут десять я лежу с закрытыми глазами, обдумывая технические детали. Да, это вполне реализуемо. Несколько генераторов случайных чисел… И плотный, плотнейший поток шумоподобных сигналов сразу по нескольким каналам. Чем не меч-кладенец? Вряд ли Пеночкин предусмотрел соответствующую защиту. Мы ведь влезем через «замочную скважину»!