Михайлов поднял брови.
- Что вы, отец Павладий! по три на месяц?
- Да уж извините. У нас уж так. Я хлопочу о церкви; но хлопочу, пожалуй, еще больше и о себе; жалованье нам плохое, страна тут коммерческая, время горячее, деньги нужны всякому, ну, и риск бывает. Я и даю на риск; ведь я человек также, или нет? А вы, верно, тоже на дело берете?
- На дело.
- Ну, и рассчитайте: стоит ли брать? Тогда и берите. А я свое сказал; так-то-с.
Священник, держа деньги, смотрел на студента.
Михайлов, не долго думая, взял деньги, как берут их все молодые кандидаты в аферисты, не соображая даже, выручит ли он ими хоть заемные проценты. Он быстро отмахал священнику расписку. Отец Павладий надел очки, прочел два раза расписку вслух, попросил еще написать сбоку словами, а не одними цифрами, что взято триста и девять рублей серебром, и простился с гостем. Михайлов вышел. Серый конь Панчуковского быстро домчал его в Новую Диканьку.
- Ну что? - спросил Панчуковский, с газетой и с сигарой лежа на постели.- Я вас поджидал! И он протянул ему небрежно руку.
- Дал поп, да за то и проценты взял, по три на один месяц...
Полковник громко расхохотался на весь дом.
- Ну, так я и знал! Ай да попик! Современный! Это уж, извините, он тоже не отсталый человек; и, я думаю, книгами хвастал, а?
- Хвастал,- робко сказал Михайлов.
Захохотал еще громче прежнего полковник, и от его смеха огласились все комнаты пустого холостого дома.
Поговорили еще. Маятник одиноко стукал где-то из нижних комнат.
- Итак, покорнейше вас благодарю, Владимир Алексеевич, за ручательство.
- Не стоит благодарности. Что за пустяки! Ну-с, а насчет нашей красавицы?
- Да! - сказал студент, вертя фуражку,- вы поручили узнать насчет той сироты?
- Ну, что же-с?
- Она дочь убитого беглого.
- Беглого! А! Значит, она отцу Павладию принадлежит так же, как и моему, положим, Абдулке...
Студент рассказал подробно историю убийства ее отца.
- Ее взял священник, когда отца ее зарезали, и с тех пор она у него в услужении. Он ее грамоте стал учить два года назад; читать и писать выучил и очень любит.
Панчуковский зевнул.
- Он, должно быть, задумал выгоднее выдать ее замуж, выкуп взять...
- Девочка прехорошенькая! - твердил студент с чувством,- просто прелесть! Я редко встречал такие лица и строгие и соблазнительно-увлекающие! Полная, пышная, здоровая... Знаете, этот бьющий в глаза пыл здоровья... Знаете...
- Человек, лошадь барину! - крикнул Панчуковский с постели.- Вы когда же опять у меня будете?
- Когда деньги привезу отдавать.
"Жди теперь тебя!" - подумал полковник и любезно простился с гостем.
Студент опять поскакал по стемневшей степи. Близилось утро. Было уже перед рассветом.
Между тем как студент еще выходил от священника, с ним на пороге впотьмах столкнулся какой-то человек, не то мещанин, не то рядчик из города, статный малый, с узлом в руках, который он, очевидно, нес к священнику. Когда отец Павладий проводил гостя и, не затворяя за собою двери, вошел и остановился в освещенной еще по-парадному комнате, пришедший с узлом ступил из сеней в приемную.
- А! Левенчук! откуда бог несет? Что это?
Пришедший поклонился в пояс.
- Это, батюшка, уж примите; это вам свежая рыба с тони да часть дичинки: сам стрелял.
- Спасибо, спасибо; Оксана, возьми! - крикнул священник в сени.- Я это люблю, спасибо!
Но Оксана не явилась. Левенчук помолчал и опять поклонился.
- Батюшка!
- Что тебе?
- Как же насчет того-с?
- Чего?
- Да насчет обещания вашего?
- Какого?
- А про Оксану...
Отец Павладий отошел и выставился из комнаты в окно, в которое еще громче неслось пение соловьев.
- Видишь ли, брат,- сказал он, не оглядываясь,- ты человек добрый, и я тебя узнал, да ты беглый, значит - ничто. Ну, как тебе поверить душу человеческую? Ты беспаспортный, бродяга, ведь так?
- Так...
- А я тебя покрываю?
- Покрываете...
- Ну, значит, и ты преступник, и я. Придут, потащут тебя, раба божьего,- и пропала девка.
- Батюшка! Что хотите, возьмите, а отдайте ее за меня; другой год вас прошу, молю; отдайте, не загубите моей души... Богом-господом молю!
- Ну, слушай, вот тебе мой зарок: принеси сто целковых на церковь да сто целковых на выкуп твой,- напишу к твоей госпоже; авось, дадут тебе волю... Тогда и бери Оксану-то. Что, согласен? Хочешь, сяду и напишу твоей барыне; прямо скажем все.
- Нет, батюшка! Бог весть, как еще дома посмотрят теперь на мое бегство; обвиняли же меня за машиниста нашего! Берите двести целковых на церковь, а уж на выкуп у барыни моей не требуйте, не пустит меня теперь барыня. Знаю я, что не пустит. Смилуйтесь, батюшка, обвенчайте так... Мы за Кубань, мы в Молдавию убежим...
Священник подошел к столу, погасил свечи, стал к окну и высунулся опять в него по пояс, глядя на освещенную месяцем росистую окрестность, по которой раздавались соловьиные крики. Из сеней вошла и тихо стала у косяка двери Оксана. Она плакала; плакал и Левенчук.
- Ну,- сказал священник, оглядываясь на них,- перевидал я тут немало вас, горемычных! Бог вас благословит! Венчаю!
Левенчук и Оксана поклонились ему в ноги.
- Когда хочешь, приноси только деньги; значит, ты порядочный человек, достаточный, надежный; ну, значит, тогда и бери. А я, собственно, не себе беру, ни-ни! Что ее в самом деле держать? я и сам думаю. Еще что скажут! Но ей-же-ей, господи, желал бы я, чтобы ты ей принес счастье, горемычной сироте. И где ее родина, и откуда она - не знаю.
Левенчук вздохнул.
- Ну, вот вам, батюшка, семьдесят пять целковых, а остальные, может, и все к троице отдам.
Он вынул из конца затасканного платка деньги и отдал.
- Ты где был это время и где теперь стоишь?
- Был на неводах и в конторе хлебной был, а теперь опять всю весну при неводе. Там и дичинки вам набил...
- Контрабандой занимался?
- Случалось.
- Нехорошо, Харитон, поганое дело! отвечать будешь! брось! Ну, ступай же, бери свою Оксану. Чай, под ракиткой побеседовать рветесь. Ступайте же, целуйтесь себе, мои пташечки! Только далее... ни-ни... Чуешь ты, Харько?
- И, батюшка, будто мы уже какие антихристы? закон отцов знаем.
- А твой Милороденко где? Давно он меня шутками не смешил.