Справа речка или ручей какой-то синеет. А Вася и ему имя знает.

- Это, - говорит, - Илей-жор. Это твой, Илья, ручей.

А Илье не до ручья: сладко ему спится.

В тот день пришлось нам перебираться через одно озеро по трудному да опасному пути. Берегом ехать кусты мешали. Пришлось спуститься на лед, хоть и знали мы, что на весенний ледок надежда небольшая. Вот и едем. От первых же нарт лед ходуном заходил.

По живому льду нарты идут, как лодка по волнам. Сани за санями едут, и лед чем дальше, тем больше прогибается. Последние нарты вовсе на краю страха идут: лед весь в щелях да в дырах. Однако перебрались мы через гиблое озеро без особого купанья.

В тот день доехали мы до большого озера Харбей. Вася про него уже давно речь вел:

- Большое это озеро да рыбное. На Харбее и зимой и летом люди с Воркуты рыбу ловят. Целый поселок там стоит, и от того поселка до Воркуты тракторная дорога проложена.

За длинный вешний день нагнало солнце в Харбей воды разливное море; по всему озеру наледная вода блестит. Брели олени по колено в воде; хорошо, что нарты у ненцев высокие, не скоро на них зальется. Кое-как перебрались мы через Харбей и с высокого берега увидели рыбацкий поселок. Поселочек тот хоть маленький, из пяти-шести изб да землянок, а нам после голой тундры да после чумов в таком пустом месте он и за город показался. Окна от солнца огнями блестят, трубы железные над крышами стоят, дым от них, как от пароходов, идет. На берег люди вышли, около них собаки вертятся.

Ехать всем нашим аргишам к поселку было не по пути. Поехали туда только Вася, Леонтьев да Илья - раздобыть у рыбаков махорки в обмен на мясо. Пришли они с добычей к нашему новому становищу только вечером.

Вздумалось мне прогуляться по тундре при ночном солнце. И светит оно не по-денному. Свет вешней ночью какой-то голубоватый. И сопки, и кусты, и елки кажутся глазу маленькими, меньше, чем днем. Звезды на небе на весь трехмесячный день погасли. Луну еще и видно, а все же и она не та, будто ее обокрали: и свету в ней настоящего нет, и красы полной не видно. Плывет она по небу бледная, неживая какая-то, как подстреленный лебедь по голубому озеру.

Каждый кустик в тундре, каждая веточка будто сном спят. Тихо кругом тебя и покойно. Одни только ручьи издалека, словно дальняя гроза, прогремят, да ветер-полуночник прошумит прошлогодними листьями и обдаст тебя вольным духом вешним, как морской волной.

Бродила я, бродила и набрела снова на куропаточье гнездо. Чуть не запнулась я за куроптиху, а она сидит, не взворохнется. Иная кура на гнезде и та шевелится, когда человек подойдет, а куроптиха сидит себе, шейку в себя втянула и смотрит.

Когда куропатки гнездятся, добрый человек их не тронет - ружьем их не бьет и силком не ловит. Так и оставила я куроптиху мою в гнезде, самое не согнала и яичек не взяла...

Теперь к Воркуте нас вела широкая тропа, промятая тракторами. Шла она по отлогим и длинным холмам, пересекала широкую реку Сейду и гремучие ручьи. Где бродом, где плавом везли нас олени все ближе к новому тундровому городу Воркуте.

Выросла Воркута недавно: нашли ученые люди на неизведанных берегах уголь - вот, как в сказке, город и вырос. Красуется он среди тундры редкой черной жемчужиной.

Приехали мы в Воркуту 15 июня. За полтора месяца одолела я полторы тысячи верст. С высокого берега Воркуты, за новым сказочным городом, я вижу хребты Уральского Камня, все еще в зимней одежде. Тут край Большой земли.

Прошла я самую большую нашу тундру из края в край, с запада на восток, в весеннюю бездорожную пору. И всегда будет стоять у меня в глазах тундровая краса. Не велика трудность найти красу во саду зеленом - там она сама в глаза бросается. В северных наших краях увидит и почует красоту только зоркий да чуткий.

Часть вторая

В СЕРДЦЕ ТУНДРЫ

1

Уже за два дня до приезда в Воркуту мы ни о чем больше не говорили, как только об этом городе. Тимофей, Дарья и Вася наперебой рассказывали о том, как они ездили туда в прошлые годы. Вася окончил там пять классов, а отец с матерью каждую осень привозили его и каждую весну приезжали за ним. Ненецкие ребята где ни учатся, а на лето все равно рвутся в свои оленьи края, поближе к чуму, к олешкам, к своему тундровому житью-бытью. Тянут их к себе простор да приволье.

Приедут за Васей мать или отец и неделями гостят в Воркуте, пока олени отдохнут и наедятся. Вот они и насмотрелись на все, чего раньше и во сне не видали.

И сейчас спешат похвастаться своим городом, в котором ни я, ни Леонтьев никогда не бывали. И, наверное, думают они, что, кроме них, никто из нас и городов не видал.

- Беда большой город! - говорит Тимофей и головой крутит.

- Беда большущий! - поддакивает Дарья. - На двух берегах чумы стоят, не такие, как наши: из матерого леса да из красного камня. Высокие да широкие: один чум - наших сто надо.

И разводит руками. Дарья научилась от Васи считать до ста, а больше чисел не знала. А Вася смеется:

- Однако, мамка, из сотни ты не больно широкий чум сделаешь. Там на одну электростанцию тысячу наших чумов сложить - и то мало будет. Из тысячи чумов разве школу сложишь?

Дарье не любо, что сын пересмешничает. Надуется, пофыркает, помолчит, да снова за те же речи:

- Вот я на шахту "Капитальную" к одной начальниковой женке в гости ходила, дак чум-то ихний побольше твоей школы будет. Приедем, опять на "Капитальную" пойду. Анна все про наше житье ненецкое спрашивает. Говорит: "Как вы хлеб печете да какие свадьбы справляете, да как ребят лечите?" "Хлеб, говорю, когда в котлах, когда на палках печем. Свадьбы, говорю, как все люди, с вином да с песнями, да с гармошкой справляем. Вот прежде, говорю, не так свадьбы вели. Парень девку брал только из своего рода: Валеи - из Валеев, Тайбареи - из Тайбареев, Сядеи - из Сядеев. И свадеб никаких не было, одно пьянство".

Долго сказывала Дарья и снова начинала с мужем да с сыном спорить: кто чаще бывал да больше видал, да тверже упомнил все, что есть в славном городе Воркуте.

Мне после этих рассказов до полуночи думалось. Дарья тоже всю ночь с боку на бок ворочалась. Вот я и говорю ей:

- Вставай-ка, Дарья, да слушай. Вот у вас, ненцев, сказка сказывается:

"Жил-был в тундре богатырь. И владел он сундучком заветным: где его откроет - там город стоять будет, как закроет - город обратно в сундучок уйдет. Когда богатырь помирал, видно, закрыл он свой сундучок. Да не только закрыл, а, видно, в землю его закопал, как клад заветный".

- Знаю-знаю, - говорит Дарья, - эту сказку от дедушки слыхивала.

- А не слышала, - говорю, - ты, что на сундучок тот заклятье положено? И теперь кто найдет тот заветный клад, на свет белый подымет, откроет сундучок - город из него выйдет да на все веки тут и останется. Сколько раз его люди найдут, столько в тундре и городов будет. Сундучок открывается, закрывается, а города остаются.

- Этого не слышала, - говорит Дарья.

А я дальше свое веду:

- Так вот слушай. Когда здесь, на Воркуте-реке, ученые люди раскопали уголь, видно, нашли они этот сундучок, открыли его - и остался город.

- А сундучок где? - спрашивает Дарья.

- Сундучок, - говорю, - свою дорогу знает. Скрылся он снова в землю в неозначенном месте.

- А теперь кто его найдет?

- Как, - говорю, - кто? А мы-то зачем едем? Этот самый клад заветный искать будем.

- Да ну? - удивляется Дарья. - А Тимофей говорил: керосин искать велено.

- Вот что, Дарья, скажу тебе тайное слово, только помалкивай, не всем сказывай. Сдается мне, что сундучок возле этого керосина и должен быть.

Когда солнце до востока дошло, услышали мы в первый раз дальний-дальний тягучий гудок. Долетел он до нас с вольным утренним ветром, будто шмель в чуме загудел.

- Шахта "Капитальная", - сказала Дарья. - Как комар поет. А в Воркуту приедем - уши береги: как медведь ревет.

Зевнула и прибавила: