"Не упрекайте лососину за то, что гложет лось осину".

Я смотрел на эту проклятую бумажку и думал:

"Что я отвечу ротмистру, если он спросит меня о смысле этого изречения?"

Шесть лет - с 95 по 901 год - я не встречал Владимира Галактионовича, лишь изредка обмениваясь письмами с ним.

В 901 году я впервые приехал в Петербург, город прямых линий и неопределенных людей. Я был "в моде", меня одолевала "слава", основательно мешая мне жить. Популярность моя проникла глубоко: помню, шел я ночью по Аничкову мосту, меня обогнали двое людей, видимо, парикмахеры, и один из них, заглянув в лицо мое, испуганно, вполголоса сказал товарищу:

- Гляди - Горький!

Тот остановился, внимательно осмотрел меня с ног до головы и, пропустив мимо себя, сказал с восторгом:

- Эх, дьявол, - в резиновых калошах ходит!

В числе множества удовольствий я снялся у фотографа с группой членов редакции журнала "Начало", - среди них был провокатор и агент охранного отделения М.Гурович.

Разумеется, мне было крайне приятно видеть благосклонные улыбки женщин, почти обожающие взгляды девиц, и, вероятно, - как все молодые люди, только что ошарашенные славой, - я напоминал индейского петуха.

Но, бывало, ночами, наедине с собою, вдруг почувствуешь себя в положении непойманного уголовного преступника: его окружают шпионы, следователи, прокуроры, все они ведут себя так, как будто считают преступление несчастием, печальной "ошибкой молодости", и - только сознайся! - они великодушно простят тебя. Но - в глубине души каждому из них непобедимо хочется уличить преступника, крикнуть в лицо ему торжествующе:

"Ага-а!"

Нередко приходилось стоять в положении ученика, вызванного на публичный экзамен по всем отраслям знания.

- Како веруешь? - пытали меня начетчики сект и жрецы храмов.

Будучи любезным человеком, я сдавал экзамены, обнаруживая терпение, силе которого сам удивлялся, но после пытки словами у меня возникало желание проткнуть Исаакиевский собор адмиралтейской иглою или совершить что-либо иное, не менее скандальное.

Где-то позади добродушия, почти всегда несколько наигранного, россияне скрывают нечто, напоминающее хамоватость. Это качество - а может быть, это метод исследования? - выражается очень разнообразно, главным же образом - в стремлении посетить душу ближнего, как ярмарочный балаган, взглянуть, какие в ней показываются фокусы, пошвырять, натоптать, насорить пустяков в чужой душе, а иногда - опрокинуть что-нибудь. И, по примеру Фомы, тыкать в раны пальцами, очевидно думая, что скептицизм апостола равноценен любопытству обезьян.

В.Г.Короленко и в каменном Петербурге нашел для себя старенький деревянный дом, провинциально уютный, с крашеным полом в комнатах, с ласковым запахом старости.

В.Г. поседел за эти годы, кольца седых волос на висках были почти белые, под глазами легли морщины, взгляд - рассеянный, усталый. Я тотчас почувствовал, что его спокойствие, раньше так приятное мне, заменилось нервозностью человека, который живет в крайнем напряжении всех сил души. Видимо, не дешево стоило ему Мультанское дело и все, что он, как медведь, ворочал в эти трудные годы.

- Бессоница у меня, отчаянно надоедает. А вы, не считаясь с туберкулезом, все так же много курите? Как у вас легкие? Собираюсь в Черноморье, - едем вместе?

Сел за стол против меня и, выглядывая из-за самовара, заговорил о моей работе.

- Такие вещи, как "Варенька Олесова", удаются вам лучше, чем "Фома Гордеев". Этот роман - трудно читать, материала в нем много, порядка, стройности - нет.

Он выпрямил спину так, что хрустнули позвонки, и спросил:

- Что же вы - стали марксистом?

Когда я сказал, что - близок к этому, он невесело улыбнулся, заметив:

- Неясно мне это. Социализм без идеализма для меня - непонятен! И не думаю, чтобы на сознании общности материальных интересов можно было построить этику, а без этики - мы не обойдемся.

И, прихлебывая чай, спросил:

- Ну, а как вам нравится Петербург?

- Город - интереснее людей.

- Люди здесь...

Он приподнял брови и крепко потер пальцами усталые глаза.

- Люди здесь более европейцы, чем москвичи и наши волжане. Говорят: Москва своеобразнее, - не знаю. На мой взгляд, ее своеобразие - какой-то неуклюжий, туповатый консерватизм. Там славянофилы, Катков и прочее в этом духе, здесь - декабристы, петрашевцы, Чернышевский...

- Победоносцев, - вставил я.

- Марксисты, - добавил В.Г., усмехаясь. - И всякое иное заострение прогрессивной, то есть революционной мысли. А Победоносцев-то талантлив, как хотите! Вы читали его "Московский сборник"? Заметьте - московский все-таки!

Он сразу нервозно оживился и стал юмористически рассказывать о борьбе литературных кружков, о споре народников с марксистами.

Я уже кое-что знал об этом, на другой же день по приезде в Петербург я был вовлечен в "историю", о которой я даже теперь вспоминаю с неприятным чувством; я пришел к В.Г. для того, чтобы, между прочим, поговорить с ним по этому поводу.

Суть дела такова.

Редактор журнала "Жизнь" В.А. Поссе организовал литературный вечер в честь и память Н.Г.Чернышевского, пригласив участвовать В.Г.Короленко, Н.К.Михайловского, П.Ф.Мельшина, П.Б.Струве, М.И.Туган-Барановского и еще несколько марксистов и народников. Литераторы дали свое согласие, полиция разрешение.

На другой день по приезде моем в Петербург ко мне пришли два щеголя студента с кокетливой барышней и заявили, что они не могут допустить участия Поссе в чествовании Чернышевского, ибо: "Поссе человек, неприемлемый для учащейся молодежи, он эксплуатирует издателей журнала "Жизнь". Я уже более года знал Поссе и хотя считал его человеком оригинальным, талантливым, однако - не в такой степени, чтобы он мог и умел эксплуатировать издателей. Знал я, что его отношения с ними были товарищеские, он работал как ломовая лошадь и, получая ничтожное вознаграждение, жил, с большою семьей, впроголодь. Когда я сообщил все это юношам, они заговорили о неопределенной политической позиции Поссе между народниками и марксистами, но - он сам понимал эту неопределенность и статьи свои подписывал псевдонимом Вильде. Блюстители нравственности и правоверия рассердились на меня и ушли, заявив, что они пойдут ко всем участникам вечера и уговорят их отказаться от выступлений.