К полуночи хлынул волной морозный воздух — это зашли снаружи несколько человек и оставили дверь приоткрытой.
— Хозяева! Гости пришли! Харлампий, затвори-ка дверь! Митеряй!
При свете зажжённой свечи замаячили три фигуры.
— Откуда едете? — спросил старик.
— Наши дороги известны, возвращаемся из наслегов. Опять сборы подвод. Брр, мороз!
— Поднимись, старуха! Вскипяти побыстрее чайник! — приказал Аргылов и, склонив голову набок, вгляделся: — Кто это с тобой? — спросил он Сарбалахова.
— Не узнал? Это же зять твой, Угрюмов, ротмистр.
— Э-э…
Гости разделись.
— Харлампий, растопи печку, — распорядился Сарбалахов.
— Я тебе не истопник! — прорычал Харлампий, косолапя, подошёл к спящему Суонде и стянул с него одеяло. — Кто это тут растянулся? А ну, подымайсь!
Суонда повернулся к нему спиной. Харлампий поддал ногой Суонде в мягкое место, схватил его за жёсткие, как болотная осока, волосы и заставил сесть. Не выказав возмущения, Суонда стал одеваться.
Скоро камелёк загудел, и вскипел чайник. Ааныс поставила на стол котёл с мясом.
— Сколько ведёте коней? — осведомился Аргылов.
— Четыре клячи. Были в обобранном наслеге, так что спасибо и на этом. Что-то на столе пустовато. Митеряй, не найдётся ли чего-либо у тебя?
— На днях тут ночевали ваши, так они весь мой запас вылакали.
— Ладно тебе прибедняться! — стал уламывать его Сарбалахов. — Авось что-нибудь да найдётся.
— Старая, пойди-ка посмотри, может, что и осталось…
Ааныс принесла бутылку спирта.
— Это дело другое! — обрадовался Сарбалахов. — К тому же гости мы не простые. Помнится мне, что в тот раз мы сватались и твоя дочь обручилась с ротмистром, хоть и разошлись тогда не совсем как подобает. Так ведь, Николай Георгиевич?
— Да, да… — ни слова не поняв из сказанного Сарбалаховым по-якутски, Угрюмов согласно закивал головой.
— А где же невеста? Хорошо бы и её увидеть за столом.
— Приведи! — велел Аргылов жене.
Ааныс быстро метнулась и так же быстро вернулась из-за перегородки.
— Захворала она…
— Хе, что это она у вас всё хворая да хворая? Притворяется небось! — усомнился Сарбалахов.
— Заматерела. Мужскую ласку хочет, вот и строит капризы, — громко чавкая, объявил Харлампий. — Хорошенько выездить её — только и дел.
— Митеряй, ты погоди! — увидев, что Аргылов принялся было разливать спирт по рюмкам, всполошился Сарбалахов. — Смаковать из рюмок некогда, разливай в стаканы. Время не ждёт, уже поздно.
Не раздеваясь, Суонда прилёг на орон и отвернулся к стене. Его клонило ко сну, но спать не давало какое-то беспокойное предчувствие. За столом, очевидно, выпили: все враз замолкли, доносилось только чавканье да посудный звяк.
— …Почтенный Митеряй! Прежде чем поднять этот стакан, хочу я сказать вот про что. Помолвка между Николаем Георгиевичем и вашей Кычей уже состоялась давно. Ты сам знаешь, какая теперь жизнь. Не время выполнять все требования принятых обычаев. На войне — как на войне… Мы сегодня приехали к вам, чтобы завершить уговор, соединить жениха и невесту. Выпьем за это!
— Больного-то ребёнка?.. — У матери задрожал голос. — Побойтесь хоть бога!
— А ты не бойся, Ааныс. Женщинам свойственно притворство. Как будто сама не знаешь. Вот увидишь: дочка утром поднимется здоровой.
— Старик, ты чего молчишь? Ведь она и тебе родная…
Аргылов лишь покосился на жену и промолчал.
У Суонды сон как рукой сняло. Повернувшись лицом к столу, он искоса стал наблюдать за происходящим.
— Харлампий, хватай её!
Уронив блюдце на стол, Харлампий резво вскочил и, перебирая кривыми ногами, бросился к запечью. Кычу в накинутой шубке он настиг возле входа в хотон, оттащил её назад и толкнул обратно за перегородку.
Ааныс бросилась к дочери.
— Харлампий, ты там стой! — распорядился Сарбалахов.
С винтовкой в руках Харлампий сел у печки.
— Покараулю! Ишь скачет, кобыла необъезженная…
Суонда обстоятельно разглядел громилу, затем перевёл гневный взгляд на хозяина. Но до Аргылова его укор не дошёл, по-прежнему не замечал Суонду.
Поначалу Аргылов хотел было отказаться от этой женитьбы: что за смысл породниться с людьми, которые завтра уже начнут уносить ноги? Но затем в голову ему пришла мысль другая: люди Пепеляева, когда им станет терять нечего, совсем особачатся — об этом и Артемьев предупреждал. Не посмотрят, что он помогал им, разграбят, разденут до ниточки, спрос с них не велик будет. Надежда на Валерия своего тоже невелика — могут не посчитаться с ним. Другое дело — русский офицер. Такой зять оказался бы хорошей защитой.
Перебросившись с Угрюмовым несколькими словами, Сарбалахов зашёл за перегородку.
— Ааныс, выйди отсюда. Молодых в брачную ночь принято оставлять одних. Ведь такой у нас, якутов, обычай.
— Он мне не зять!
— Что ты, Ааныс?.. Отец уже выпил рюмку, соединяющую дочку с ротмистром.
— Пил он, а не я, — возразила мать, теснее прижимая к себе Кычу. — Пока жива, не отдам дитя…
— Не очень-то выставляйся своей жизнью! Есть у нас под рукой мастер этого дела, он не поморщится.
— Мама, милая, иди. Я сама…
Ааныс поднялась и тут же упала на свою кровать.
— Ты меня за человека не считала, брезговала даже смотреть в мою сторону, — прогудел над Кычей Сарбалахов. — Отплатил я сполна за твою гордыню. Разборчивая невеста, говорят, на плешивого нападает. Х-ха! Выйди, старая! Прихвати постель…
Сарбалахов сильно дёрнул её за плечо. Ааныс закричала, как под ножом.
— Ты что, спятила?! Чего орёшь?
Вполголоса ругаясь, Сарбалахов отошёл и натолкнулся на Угрюмова. Ротмистр, уже без кителя, весь взвинченный, топтался как беговая лошадь на старте.
— Ну?
— Мать не хочет выйти из чулана. Вы не обращайте на неё внимания.
— Добрый вечер, мадемуазель Кыча.
Кыча в шубе сидела молча, прижавшись к стене. На лице лишь затравленно горели глаза.
— Раздевайтесь, Кыча. В одежде — неудобно. Стесняетесь? Ничего, это на первых порах… Некоторые женщины предпочитают, когда их раздевают мужчины. И вы, может…
— Не подходите!
— Ка-ак не подходить?! Я вам муж… Куда и зачем я пойду от собственной жены? И чего вы боитесь? Родители ваши согласны. Ведь мы не тайком… Или страшно впервые? Не бойтесь, милая.