И только один Сталин, если не считать работников его секретариата и охраны, мучительно бодрствовал в этом давшем себе ночную передышку мире – невысокий человек, рыжевато-седой, в военной форме, с большими золотыми звездами на погонах и маленькой золотой звездочкой на кителе кремового цвета.

Людей по образу их жизни делят на «сов» и «жаворонков». Первые поздно ложатся спать и поздно встают. Вторые – наоборот. Сталин принадлежал к числу «сов».

Его привычка засиживаться в своем кремлевском кабинете до двух, а то и трех часов ночи породила неписаное правило: наркомы, их заместители, высшие военачальники, секретари республиканских, краевых и областных партийных комитетов тоже должны были оставаться на своих рабочих местах за полночь. Сталин мог в любую минуту позвонить, что-то спросить или вызвать к себе.

Система ночной работы глубоко внедрилась в повседневную практику партийного и государственного аппарата. В нем поддерживалась железная дисциплина, но одновременно изматывалось здоровье людей. В годы войны это диктовалось суровой необходимостью. Да и здесь, в Бабельсберге, привычная синхронность работы Сталина и его аппарата вполне оправдывала себя. Ведь здесь тоже шла война. Правда, бескровная, тихая, но все же война. Война правды с ложью, справедливости с корыстолюбием. Война за будущее мира!

О сне Сталин сейчас и не думал. Он ждал возвращения Берута с ответом. Каков-то будет этот ответ? Сталин сознавал, что вопрос о польской границе не изолирован от всех остальных, которые предстояло решить на Конференции. И если ценой какой-то частной уступки в споре о новых границах Польши можно будет добиться согласия союзников по этим остальным вопросам, то на нее, видимо, придется пойти. Но мысль о таком способе предотвращения срыва Конференции не приносила Сталину успокоения. Какими бы аргументами ни обосновывал он потенциальную возможность уступки и сколь бы правильными ни были эти аргументы, для него было ясно: просьба, с которой только что пришлось обратиться к Беруту, – чувствительный удар по давней мечте поляков.

Эту мечту о возвращении некогда отторгнутых от Польши земель они лелеяли не десятилетиями, а веками. Разрушить надежду на ее осуществление значило для Сталина совершить нечто такое, что находилось в противоречии с его собственной мечтой: установить не на десятилетия, а на века братские отношения со славянским польским народом. И если бы только ради этого перед Советским Союзом возникла необходимость принести еще одну жертву, он бы на нее пошел.

Но срыв Конференции сведет на нет значение такой жертвы. Западные границы Польши станут в этом случае объектом непрерывных атак – психологических, пропагандистских и – кто знает! – может быть, даже и военных. Скоро, очень скоро при таком исходе поднимут головы немецкие реваншисты.

Правда, продолжал размышлять Сталин, если удастся превратить Германию в демилитаризованное, демократическое государство, жажду реванша можно погасить в самом зародыше. Но ведь и этому всячески препятствуют «западники». И Трумэн, и раньше Черчилль, а теперь Эттли объединены тайной идеей: сохранить, насколько это возможно, военно-промышленный потенциал Германии, а значит, обеспечить питательную среду для реваншизма.

Если Конференция будет сорвана, если правительства США и Англии не будут связаны ее решениями о лишении Германии военного потенциала, о ликвидации в ней всех нацистских политических группировок, о наказании военных преступников, наши западные союзники сохранят за собой полную свободу рук. И нетрудно представить, как они используют эту «свободу».

Желание Америки и Англии восстановить в Европе, не исключая Польшу, старые, довоенные порядки так или иначе проявлялось почти на каждом заседании Конференции. А если Конференция будет сорвана? Окажется ли тогда в силах Польша, даже при поддержке Советского Союза, противостоять намерениям империалистов смести не только ее новую западную границу, но заодно и ее новый, демократический строй, который еще не окреп, у которого достаточно врагов и внутри самой Польши, и за ее пределами?

Сейчас американцы, ведя с Польшей «экономические переговоры», натягивают на себя овечью шкуру. Они рассчитывают, что блеск их золота притупит политическое зрение поляков, нуждающихся почти во всем самом необходимом, что Польша наберет у них столько всяких займов, сколько не в состоянии будет оплатить даже с помощью Советского Союза. И тогда над этой страной возникнет безжалостный американский Шейлок с двумя словами на устах: «Платите! Или…» И найдутся новые миколайчики, которые не раздумывая пойдут на службу к этому Шейлоку. И вопрос из чисто экономического перерастет в политический. Нет! – оборвал ход своих мыслей Сталин. – Этому не бывать. Ловушка, в которую пытаются заманить Польшу американцы, для Берута очевидна. Берут видит, чувствует, что под овечьей шкурой спрятаны волчья шерсть и волчьи зубы. Сейчас судьба Польши в верных руках, ею управляют твердые коммунисты.

Ну а судьба Конференции?.. Пойдет ли Америка на разрыв? – снова и снова, возвращаясь «на круги своя», спрашивал себя Сталин. И отвечал: а почему бы и нет? Трумэн ослеплен обладанием атомной бомбой. Американский империализм всегда делал ставку на бомбы. Об этом размышлял еще Ленин!

Перед мысленным взором Сталина встал по сей день хранящийся в ИМЭЛе экземпляр американской газеты «Вашингтон геральд», вернее вырезка из нее, сделанная Лениным. Сталин обладал отличной памятью. Он помнил, что тот номер газеты вышел в свет давно, очень давно, еще до конца первой мировой войны. А что там обратило на себя внимание Ленина?.. Сталин напряг всю мощь своей памяти. Нет, конечно, он был не в состоянии восстановить цитату дословно. Вспомнил лишь отдельные фразы:

«Бомбы и доллары – это единственное, на что США могут положиться… у нас их много… с их помощью мы можем расчистить себе путь к мировому господству»… Вот эти строки и отчеркнул Ленин несколькими жирными линиями на полях американской газеты.

Да, именно так или почти так было сформулировано «кредо» американских империалистов. Во всяком случае, смысл написанного именно таков. За это Сталин готов поручиться, несмотря на давность лет. И, к сожалело, несмотря на ту же давность лет, американская ставка остается неизменной…

Есть и другое привычное для Штатов словосочетание «американская мечта». Американцы утверждают, что она включает в себя веру в равные возможности для каждого, стремление к благосостоянию, благоденствию христианской справедливости… Нет! – со злой усмешкой подумал Сталин. – Она в другом, эта мечта, если говорить, конечно, не о всем американском народе, а о тех кто им управляет. Она именно в жажде мирового господства. Тридцать лет назад это была мечта Вудро Вильсона. Сейчас – мечта Гарри Трумэна. С той лишь разницей, что Вильсон полагался на обычные бомбы, а Трумэн заполучил еще и «сверхбомбу».

Будет такая «сверхбомба» и у нас. Курчатов заверяет, что на это потребуется полтора-два года. Поверим ему. Но пока что этим страшным оружием владеют лишь американцы. Настолько ли такое обладание вскружило голову Трумэну, что он готов растоптать возможность послевоенного мирного союза и честного сотрудничества между нашими странами, сорвать Конференцию из-за польской границы?

И «да» и «нет» – ответил Громыко. Что ж, он рассуждает диалектически, этот молодой посол.

Что может стать еще одним поводом для разрыва? Вопрос о репарациях? Вряд ли…

«Неужели только из-за польского вопроса может сорваться Конференция?» – спрашивал себя Сталин с горечью и тревогой. Слишком большие надежды возлагал он на нее. После блестящей военной победы Красной Армии, после того как исторические обстоятельства, логика, здравый смысл уже заставили западных союзников считаться с реальной обстановкой, сложившейся в Европе, где нет Гитлера, где разгромлен гитлеризм, Сталину, очевидно, казалось, что успех Потсдамской конференции поставил все точки над «i», стал бы подлинным «терминалом» – конечной остановкой на пути к прочному миру. Он не предвидел, что Потсдаму предопределено иное место в Истории, что отсюда только начинается путь к прочному миру, что потребуются еще долгие годы и напряженная работа новых руководителей партии и Советского государства, чтобы добиться всеобщего признания и закрепления того, что будет решено на Потсдамской конференции.