14

- А что Текля делает?

- Коросту...

Непривычные для слуха буймирцев разговоры велись теперь у колодца, на базаре, в церкви, по хатам - всюду, где только встречались люди.

Очень обрадовалась Галя Черноморец Мавре - мало того, что пришла проведать, еще и тыквы печеной принесла. А Мавра все извинялась перед больной: если б не подкарауливали, чаще бы навещала. И так уж украдкой, огородами, через терн продиралась, чтобы полицаи не заметили.

Галя спросила, что делает подруга Текля.

- Принесли повестку на комиссию, коросту себе делает.

Покой потеряла, готовится в дорогу.

Тихон рыскал верхом на лошади по деревне, выгонял девчат. Грозно приказал Текле явиться на комиссию.

- Машинами теперь тебя не будут возить, как прежде, - бросил он глумливо.

"Малый ребенок у нее... С ребенком не возьмут", - говорю полицаю. А он мне в ответ: "Немцы детей расстреливают, а ты думаешь, не возьмут".

Поразительную осведомленность проявил полицай.

- Сам Гитлер дал на то разрешение.

Кстати, полицай ни на йоту не погрешил против истины. С ефрейтором Куртом знается, видно, от него кое-что выведал... Известно, разве полицай признается, что он у ефрейтора на побегушках.

Уж не сам ли полицай решил отправить на комиссию Теклю, чтобы не маячила перед глазами.

"Берите корову, только дочку не трогайте", - говорю. "Корову мы и без того возьмем". - "А как же ребенок?" - "Партизаны присмотрят".

Мавра на все готова, лишь бы враги оставили в покое, совсем голову потеряла. Всего уж не рассказывала дочери, как изгалялся Тихон, - с партизанами, мол, нагуляла ребенка!

- Старосте, подстаросте, полицаям просто хочется завладеть нашими хатами, - высказывает свои подозрения Мавра, - так ли, этак ли, а выкурят нас из села, не в Германию, так в землю загонят...

- А мы не дадимся, - со слабой усмешкой сказала Галя Черноморец, чтобы рассеять страх, который нагнала на нее Мавра, да и самое Мавру отвлечь от мрачных мыслей.

Под надзором полиции жили семьи активистов. От старосты строгий приказ был, на собрании зачитывал, чтобы женщины не смели по хатам друг к другу ходить. Тайные разговоры, наверно, между собой ведут, начальников позорят, клевещут на них, агитацию разводят против немецкой власти. Может, советуются, как помочь партизанам? Почем знать. И по соседям чтобы не шатались, не собирались в хатах без дела. И соседи чтобы не вступали в разговоры с семьями активистов, избегали, обходили стороной! Не знались! И в колодцах воду брать чтобы не позволяли! Селивон в ярость вошел, стращал: если где толпа соберется, чтобы не смели выходить на улицу семьи активистов, не растабарывали! Полицаям приказал строго следить за этим, и если заметят где нарушение порядка - карайте, я за то в ответе! Так люди додумались, носили воду на свой двор, а потом, через плетень, переливали в соседские ведра.

Бояться стали оккупанты, как бы люди не сговорились промеж себя. На работах есть надзиратели, надсмотрщики, там не очень-то поговоришь, а дома кто уследит, подслушает?

Под вечер навестил Галю садовник Арсентий. Вошел, и сразу повеселела хата, пахнуло болотным духом, принес свежую рыбину, жирного линя, велел сварить борщ. Напустился на девушку, что по сию пору лежит больная. Чего скулишь? Интеллигенция! Принес полыни, целый веник, - на, ешь! Всю хворь как рукой снимет! Я всю медицину прошел!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Несмотря на все предостережения и угрозы, Галя, как только поднялась на ноги, решила навестить подругу, хотя это и небезопасно. Узнают полицаи, что на ноги стала, - мигом заявятся по ее душу.

Текля только что вернулась из Лебедина, страшная, измученная, губы синие.

- Со Страшного суда пришла дочь, - сказала Мавра.

Когда-то здоровые, румяные подруги исхудали, кожа желтая, не могли без жалости смотреть друг на друга.

- А если бы забрали? - спросила Галя.

- Дорогой сбежала бы, - решительно ответила Текля.

Чаю накурилась, напилась отвару из махорки перед тем, как пошла на комиссию. Сердце бьется, голова кругом идет, нутро горит, изжога мучает, тошнит, сердце колет, глаза опухли, куда ни глянет, все желтое вокруг. Да разве одна Текля калечила себя? Как начали в Германию девчат угонять, чего только не делали они над собой! Другие матери задаривали старост да полицаев, откупались, а комсомольцев Селивон не помилует! Семьями активистов решил Германию строить. Текля расчесала до крови руки, плечи чесноком натерла, густо высыпали прыщи на теле, больную не возьмут, на месяц уж обязательно оставят, а нам каждый день дорог, может, что выяснится. Соленую воду пила, распухли ноги, что колоды. Ядовитый лютик к ногам прикладывала, ноги горят, гноятся, сапога не обуешь. В другое время мигом бы вылечила, через золу перегнала бы воду, попарила ноги, щелок вытягивает гной, затягивает раны. Либо марганцу развела, враз бы вылечилась...

Галя тоже рассказала чудовищную вещь: на кладбище паслась чесоточная лошадь, так девчата и хлопцы, узнав про беду, про новый набор молодежи в Германию, потными руками терлись об струпья и тоже заражались чесоткой. Галя лежала больная, избежала набора. Прошлый раз натерлась крапивой, по телу пошли волдыри, они лопались, тем и спаслась.

- Возьми у меня лютик, - предлагает Текля, - помогает...

Когда уходила на комиссию, все пальчики девочке перецеловала. Склонилась над колыбелькой - мать еле оторвала. Взяла сумку с сухарями, печеную тыкву, бутылочку масла. Сыпанула в глаза мелкой соли, из глаз слезы ручьем полились, ничего не видит вокруг.

Доктор успокаивал:

- Это ты наплакалась, ветром надуло, не близкая дорога...

Посмотрел, что ноги гниют, показал немецкому лекарю.

- Давно это у тебя? - спрашивает.

- Давно, - говорю, - туберкулез кожи доктора признали.

Послушал сердце, велел через месяц снова явиться. Нечаянно коснулся рукой плеча - передернуло всю...

- Куда деваться, где искать спасения? - в отчаянии повторяла Галя.

- В лесу, - решительно сказала Текля, видно, давно эта мысль назрела.

Хоть бы скорее из лесных чащоб пришла весточка, подруги знали бы тогда, что им делать, не стали бы сидеть дома, коптить небо, терпеть издевательства да ждать бесславной гибели.

Где они, милые, дорогие Марко и Сень, помнят ли еще о своих верных подругах?

15

Над головой нависло серое небо, студеные ветры гуляют на просторе, сметают березовую листву, глаз притягивают сочные зеленые всходы, лесные сполохи осени. Грозные взрывы сотрясают воздух, мощный гул волнами разносится далеко окрест. Истомленные, обросшие лица темнеют. Трое брели навстречу людскому потоку, день и ночь валом валившему на восток. Чавкает грязь под ногами, ревет скотина, глухо урчат тракторы, вязнут по ступицу телеги. На телегах матери с детьми, домашний скарб. Заляпанные грязью пастухи гонят гурты коров. Старики и дети, платки и бороды, молчаливые, изнемогшие, придерживаются обочин. У каждого в руках узелок.

Трое идут навстречу людскому потоку, приближаются к селу.

- Не уведи Перфил коней, не месили бы теперь грязь, - угрюмо буркнул Марко.

- Нет худа без добра, - заметил Мусий Завирюха, - пустит слух, что мы подались на Волгу.

- Передохнём здесь, - кивает Павлюк на хату в стороне от дороги, на пригорке.

Мусий Завирюха пристально всматривался в раскинувшиеся перед ними окрестности - леса да овраги, - что-то обдумывал. Невысокий, коренастый Марко шел следом.

Двери в хате распахнуты настежь, посередине сеней круглая яма, куча свежей глины. Друзья поняли, что пришли не вовремя, однако хозяйка, пожилая, седая женщина, повела путников в просторную хату, усадила за стол - теперь не разберешь, когда кстати, когда нет. Поставила крынку простокваши, миску огурцов, помидоров. Хлеба и сала у путников своего хватало.

Над селом нависла угроза фашистской неволи, и хозяйка с молодухой хлопотали возле ямы. Обложили толстым слоем пакли, поставили туда кадку, насыпали зерном - не заплесневеет, не вздуется, не отсыреет. Накрыли досками, засыпали землей. Марко хотел было помочь, да женщины сказали обойдутся без посторонней помощи. Не мешает и домашние пожитки припрятать - верхнюю одежду, обувь поновее. Враг на все зарится. Вдалеке гремели пушки, в хате тревожно звенели стекла.