— Может, — сказал Зимобор. — Сама богиня и может ей приказать. Если богиня укажет, что ей угоден я и все мои желания, ты сама девицу со мной отпустишь, мать.
— Хочешь, чтобы я спросила богиню-мать?
— Да. Вот смотри, кто со мной пришел. — Зимобор вынул из-за пазухи венок.
Жрицы глянули на венок из засохших ландышей и переменились в лице. Они догадывались, что это может означать. А старшей жрице за ее долгую жизнь даже случалось видеть похожие венки, которыми одаривали своих избранников лесные вилы. По растению, из которого был свит венок — из березовых или ивовых ветвей, из велес-травы[13] , из кувшинок, — можно было определить, кто его подарил. Но ландыш был посвящен младшей из Вещих Вил, и такого венка старшая жрица еще не видела.
— Дай воды. — Она кивнула женщине, и та вынесла из чулана большой глиняный сосуд с широким горлом.
На его плечиках был прорисован узор со знаками воды — он предназначался для гаданий о судьбе. Младшая жрица взяла ковш и подала его старухе. Та черпнула воды из ведра и вылила в горшок, шепча что-то; потом она передала ковш средней, и та сделала то же. Последней ковш снова взяла младшая. Зимобор вспомнил трех вил: там тоже первой подходит к младенцу старуха, вытягивающая нить, потом идет средняя, мотающая жизненную нить на веретено, и только потом подходит младшая со своими острыми ножницами, чтобы перерезать нить судьбы. Для них это — миг единый, а для человека успевает пройти целая жизнь...
— Положи сюда. — Не прикасаясь к венку сама, старуха показала на сосуд.
Зимобор осторожно опустил венок на поверхность воды.
Три жрицы подошли, встали с трех сторон от сосуда и протянули к нему руки. Губы их дрогнули, они только хотели начать заклинание, но вдруг от венка поднялся яркий столб чистого жемчужного света. От неожиданности жрицы ахнули и отшатнулись.
А в столбе света появилась Младина. У Зимобора оборвалось внутри от потрясения — ведь больше полугода он не видел этого лица и забыл, как оно прекрасно. Гибкий стройный стан сиял жемчужной белизной, блестящие золотистые волосы окутывали фигуру мягкими волнами, каждая черта в лице Вилы излучала свет, глаза блестели звездами. Румяные губы улыбались Зимобору, и он не чувствовал своего тела, растворяясь в приливах ужаса и восторга — как и тогда, при первой встрече с ней. На глазах выступали слезы, сердце разрывалось — близость божества была непосильная для слабого человеческого тела и духа.
Вещая Вила улыбнулась Зимобору и пропала. Всего какой-то краткий миг она парила в столбе жемчужного света над гадательной чашей, но четырем женщинам и мужчине, наблюдавшим ее появление, этот миг показался долгим, очень долгим.
Свет растаял, венок лежал на поверхности воды. Зимобор дрожащими руками поднял его: венок снова был свежим, как будто сплетен из только что сорванных цветов. Он протянул венок по очереди всем трем жрицам, словно хотел показать получше, и все они смотрели расширенными глазами. Даже старшая из них никогда не видела воочию Вещую Вилу, и жрицу, земное воплощение Матери Макоши на Жижале-реке, это потрясло не меньше, чем любого смертного. Младшая жрица утирала слезы, средняя прижимала обе руки к бьющемуся сердцу.
По избе разливался чарующий аромат ландыша, вызывая в памяти месяц ладич.
— Ну что, матушка? — спросил Зимобор у старшей жрицы. — Видели?
— Видели. — Старуха кивнула. — Теперь знаем, кто за тобой стоит. Судьбе и вилам перечить нельзя, и если волю ее ты исполняешь, то мы тебе на пути не встанем. Только скажи... — Старуха помолчала, подбирая слова. Теперь, немного опомнившись, она осознала все случившееся и сильно встревожилась. — Скажи, чего же ты хочешь, князь смоленский? Зачем ты к нам пришел?
— Вещая Вила явила мне волю свою, чтобы стал я смоленским князем. Родня моя не хотела власть мне отдать, смерти моей искала, изгнала из дома отчего прочь. Но милость вилы была со мной, и обещала мне вила, что в любом поединке я одержу победу, что всего чего пожелаю, добьюсь. И сбылась ее воля: я князь смоленский. И все земли, какие захочу покорить, под мою руку пойдут. С людей ваших мне нужна легкая дань: по белке с рала. Скажи своим детям, мать, чтобы не противились, не заставляли меня проливать кровь свою и вашу. Все равно ведь будет по-моему, потому что Вещая Вила за мной стоит. А чтобы Оклада и родичи его сговорчивее были, заберу я эту девицу, его дочь.
— Хорошо. — Старуха кивнула, и девица, от всех этих чудес забившаяся в самый угол, обиженно нахохлилась. — Она твоя, если желает того Вещая Вила. Только... зачем тебе девица, если вила в обмен на свою любовь никого другого тебе любить не позволяет?
— У меня дружина есть. — Зимобор улыбнулся, хотя напоминание старухи о его обязанностях перед вилой больно кольнуло в сердце. — Найду ей мужа другого. Захочет Оклада мне другом быть — дам ей мужа боярского рода. А не захочет — конюхам тоже жены нужны.
Девица нахохлилась еще сильнее. На глазах у нее заблестели злые слезы, и похоже, ее сильно подмывало в знак своего возмущения показать язык самой судьбе.
— Я пойду завтра в Верховражье и поговорю с моими детьми, — сказала старуха. — Постараюсь склонить их к миру и благоразумию. Ведь глупо стоять против того, за кем судьба.
— Мудра ты, мать! — Зимобор вздохнул. — Уж постарайся и Окладе хоть чуть-чуть мудрости твоей передать. А я пойду пока. Спасибо, что приняли и выслушали. Поговорил с вами, добрые женщины, и на душе легче!
Он встал и поклонился. Старуха глянула на беглянку; та нарочито медленно стала собирать в кучу руки-ноги, чтобы вылезти из угла.
— Сиди пока! — Зимобор махнул рукой. — Тут и тепло, и место есть, а у меня там мужики друг у друга на головах сидят. Пусть она пока у вас, мать, побудет. Я тебе верю, ты не обманешь, что мое — то никому не отдашь. Обещаешь?
— Обещаю! — с облегчением ответила старуха. Видно было, что ей совсем не хотелось немедленно отсылать девушку к сотне чужих мужчин. — Спасибо, княже! Ведь она, егоза эта, мне племянница внучатая! Сердце болит, кровь-то своя...
Девушка подошла и уткнулась лицом в плечо старухи.