А новости могли быть только плохими. Пока они выжидают здесь неведомо чего, Столпомир и Зимобор займут Смоленск!

На четвертый или пятый день дружина вернулась позже обычного, когда Избрана уже начала беспокоиться. Уж не наткнулись ли они на полочан? В сгущающихся сумерках она прохаживалась по двору, как когда-то по своей горнице, то и дело поглядывая на лес. Когда дружина, наконец, показалась на опушке, она торопливо пошла к воротам.

Входившие в ворота кмети несли на спинах не дичь, а мешки с зерном. В других мешках были какие-то круглые, довольно крупные предметы. Подумалось что то человеческие головы, хотя Избрана быстро догадалась, что там всего лишь кочаны капусты.

— Вы что же это? — тихо произнесла Избрана, найдя глазами Красовита и даже не думая, услышит ли он. Она все поняла, и душой ее овладело тихое, тоскливое безразличие. — Что же это...

В глубине души она и раньше в эти три дня подозревала, что Секач может ее не послушаться. Она не дала ему возразить открыто, но они сделали по-своему. Все ее доводы пропали перед их тупоумной удалью. Они сделали то самое, что в их положении было широким шагом к гибели, — напали на поселения двинских кривичей, подданных полотеского князя.

— Ничего, княгиня, теперь заживем! — надеясь, что удача оправдает неповиновение, сказал Избране Красовит, но выглядел он хмуро. — Хоть будет чего пожевать! А Столпомира не бойся — пока он узнает, мы уж далеко будем! Не догонит!

Ничего не ответив, Избрана повернулась и пошла прочь. Она не хотела никого видеть, никого и никогда. У нее не оставалось сил даже на гнев. Пусть делают что хотят и провалятся к Марене!

Красовит был рад, что она ничего не сказала. После недавнего спора в Радомовой гриднице княгиня стала внушать ему смутный трепет. Он понимал в глубине души, что она совершенно права. Как ни старался он отмахнуться от этих мыслей, опасность представлялась все более грозной.

Кмети шептались, украдкой покачивали головами. Когда в животе завывает голодный зверь, разум молчит. Но теперь у смолян был хлеб, а с ним и возможность трезво взглянуть на то, что они натворили.

Засиживаться в Радомле было нечего, но никто не знал толком, куда идти и что делать. Собирать ополчение старосты родов не хотели, считая эту войну безнадежной и не желая напрасно терять сыновей и внуков.

— Раз князь пришел, надо князю подчиниться! — говорил старик в одном селе, куда заезжал на днях Красовит. — А если против своего князя воевать, боги и чуры не благословят! Что же мы, глупые, что ли?

Все понимали, что сил воевать за Смоленск нет и уже не будет, но никто не знал, на что решиться. Бежать и искать где-то пристанища, просить помощи у других князей, как это сделал Зимобор, или возвращаться к нему с повинной головой и просить мира? Но даст ли им этот мир новый князь, если вся сила сейчас в его руках? Некоторые надеялись, что Смоленск его не примет, но надежды эти были очень слабыми. У Зимобора теперь есть войско, а других претендентов на престол в Смоленске сейчас не имеется. Так на каком основании вече ему откажет?

Избрана могла бы напомнить смолянам их клятву верности. Но для этого нужно было явиться в Смоленск. У нее хватило бы отчаянной смелости на этот шаг, даже если никто из бояр не захотел бы ее сопровождать, но она сообразила слишком поздно. Если Зимобор уже пришел в Смоленск, собрал вече и добился признания, то вернуться туда будет напрасной глупостью. Она только отдаст себя в руки победителя без надежды хоть чего-то добиться.

Дружина медлила, проедала добычу и оставалась на месте, не зная, что предпринять. Боярин Радом обращался со смолянами по-хозяйски радушно, но Избрана отчетливо ощущала его напряжение и все возрастающее беспокойство. Их гостеприимный хозяин совсем не хотел, чтобы сюда явился князь Зимобор с войском и стал осаждать его родовое гнездо, стремясь получить в руки свою сестру-соперницу. И как ни лестно Радому было дать приют княгине, гораздо сильнее ему хотелось, чтобы она поскорее покинула его дом.

И однажды вечером, дня через три после «охоты», Секач встал со своего места и поднял руку в знак того, что хочет говорить. Княгиня Избрана только что вышла, но все бояре еще сидели в гриднице.

— Видит Перун, что дела наши сейчас невеселы, — начал Секач. — Попали мы, как Змей Сварогу в клещи. И надумал я средство. Как решите, так и будет.

— Что надумал-то? — спросил Предвар.

— Двое врагов у нас теперь — Столпомир да Зимобор. Мириться надо.

— Предлагал ведь княжич мириться, — напомнил Предвар. — Хотел миром дело решить. Ты сам же не захотел. Тогда можно было условия получше выговорить. А теперь зачем ему нас слушать? Повяжет и по Юл-реке арабам продаст — вот и все переговоры.

Остальные молчали, ожидая продолжения.

— А мы не с ним, а со Столпомиром мириться будем, — помолчав, предложил Секач. — С ним-то мы не ссорились. Что ему до наших дел? А еще вот что... Он ведь неженатый сейчас вроде, Столпомир. А мы ему нашу княгиню в жены отдадим.

Все охнули, задвигались.

— А если Зимобор не захочет? — спросил Блестан.

— А захочет Зимобор сам ее в руки забрать — тогда мы с него клятву возьмем нам не мстить, а за это выдадим ему сестру.

— А она сама-то как же? — мрачно спросил Красовит. Его лицо ничуть не просветлело, и всем видом он выражал совершенное неверие в согласие Избраны. — Не согласится она.

— А ей пока знать не надо, — ответил ему отец. — Меньше крику будет. Завтра пошлем к Столпомиру людей. И пусть за невестой едет. Я сам к нему поеду.

И дружина незаметно перевела дух. Ехать к Столпомиру и сообщать о решении Избране всем одинаково не хотелось.

За время житья в Радомле Избрана приобрела дурную привычку подниматься с постели поздно. Все равно делать было нечего, выйти в дрянном тесном городишке некуда, а видеть никого не хотелось. Но сегодня ее спозаранку разбудил шум во дворе. Слышался громкий голос Секача, торопившего своих людей.

— Поди узнай, куда они снаряжаются, — велела Избрана девчонке, которую к ней для услуг приставила боярыня. — Опять поди на разбой собрались...