«Да и сам я — живой пример правдивости этой теории.»

Глинн не произнёс последней фразы, но был готов её сказать. Он позволил себе на секунду окинуть взглядом капитана Бриттон. Что заставило его почти отбросить сдержанность, ставшую привычной, как дыхание? Это заслуживало тщательного обдумывания позднее.

Он вернул взгляд на дорогу.

— Мы тщательно оценили весь ваш послужной список. Когда-то вы были замечательным капитаном с проблемой алкоголя. Теперь вы просто замечательный капитан. Один из тех, на чьё благоразумие, я знаю, можно положиться.

Бриттон выслушала этот монолог с едва заметным кивком.

— Благоразумие, — повторила она со слегка сардонической ноткой в голосе.

— Если вы примете назначение, я смогу рассказать вам гораздо больше. А пока могу сказать вот что. Путешествие будет не очень долгим, самое большее три месяца. Оно будет проводиться в тайне. Пункт назначения лежит в далёких южных широтах, в области, которая вам хорошо знакома. Финансовое обеспечение более чем адекватно, и вы сможете набрать свою команду, с условием, что она пройдёт нашу проверку. Все офицеры и команда получат втрое больше обычного.

Бриттон нахмурилась.

— Раз уж вы знаете, что я отказала либерийцам, тогда вы должны понимать, что я не занимаюсь перевозкой наркотиков, оружия или контрабанды. Я не собираюсь нарушать закон, господин Глинн.

— Миссия будет вестись в рамках закона, но она достаточно уникальна и требует мотивированной команды. К тому же есть ещё одно обстоятельство. Если операция будет успешной — я должен сказать, когда она успешно завершится, поскольку моя задача как раз и состоит в том, чтобы это произошло — поднимется шумиха, в основном одобрительная. Не для меня — я избегаю таких вещей — но для вас. Шумиха может оказаться полезной во многом. Она может позволить вам вернуться в список активных капитанов, например. Она может внести свой вклад на слушаниях об опеке ребёнка, возможно, сделает ненужными все эти долгие визиты по выходным.

Последнее замечание возымело тот самый эффект, на который Глинн и надеялся. Бриттон быстро глянула на него, затем посмотрела за плечо, как если бы они стремительно приближались обратно к тому дому, который лежал во многих милях позади. Затем снова посмотрела на Глинна.

— Я читала книжку Аудена, — сказала она. — В поезде, сегодня утром, я прочла поэму под названием «Атлантида». Последняя строфа звучит примерно так:

Она улыбнулась. И, если бы Глинн обращал внимание на подобные вещи, он бы настаивал на том, что её улыбка была просто прелестной.

Палмер Ллойд остановился перед дверью, сплошным мрачным прямоугольником на огромном металлическом сооружении, что возвышалось перед ним. С того места, где его водитель склонился на сиденье лимузина, читая бульварную газетку, до него доносился рёв скоростной магистрали Нью-Джерси, эхом отдающийся среди глухих болот и старых складов. Впереди, за сухими доками Болотной улицы, среди летнего жара блестел Порт Элизабет. Подъёмный кран по-матерински склонился над грузовозом. За портом связка буксиров тащила баржу, груженную рядами машин. А ещё дальше, пронзая чернеющие пригороды Байонна, на горизонте виднелся Манхэттен, поблёскивая на солнце наподобие ряда жемчужин.

Ллойда моментально захватило чувство ностальгии. Годы минули с тех пор, как он стоял здесь в последний раз. Он вспомнил, как рос в суровом городке Равэй, по соседству с портом. В бедном детстве Ллойд провёл множество дней, рыская по докам, дворам и фабрикам.

Он вдохнул загазованный воздух, знакомый резкий аромат искусственных роз, смешанный с запахом солёных болот, смолы и серы. Он до сих пор чувствовал тягу к этому месту, к трубам, от которых тянулись хвосты пара и дыма, к блестящим перерабатывающим заводам, к зарослям силовых кабелей. Обнажённый промышленный мускул таил в себе воистину шиллеровскую красоту. Именно места наподобие Элизабет, размышлял он, с их сожительством коммерции и индустрии, дают жителям пригородов и дутым артистично-бутиковых городков те самые деньги, которые позволяют тем презрительно посмеиваться над уродством с их собственной высоты комфорта. Даже удивительно, насколько сильно скучал Ллойд по тем потерянным годам детства, несмотря даже на то, что сейчас все его мечты сбылись.

И, что ещё более странно, — так это то, что его величайшее достижение должно будет начаться здесь, на том же месте, где лежат его корни. Даже будучи крохой, он обожал коллекционировать. Не имея денег, ему пришлось создавать свою коллекцию естественной истории из образцов, которые сам же и собирал. Он подбирал заострённые верхушки ржавых изгородей, ракушки на мрачной линии прибоя, камешки и минералы из заброшенных шахт; он выкапывал ископаемые из отложений юрского периода в расположенном неподалёку Хакенсаке, и дюжинами ловил бабочек вот на этих самых болотах. Он собирал жаб, ящериц, змей, все виды животной жизни, он заспиртовывал их в джине, который незаметно таскал у отца. Он собрал замечательную коллекцию — и вот его дом сгорел дотла на пятнадцатый день рождения, похоронив все сокровища. То была самая сильная потеря в жизни. После этого он никогда не собирал образцов. Он пошёл в колледж, затем в бизнес, он громоздил успех на успех. И затем, в один прекрасный день, ему открылось, что теперь он может купить самое лучшее из того, что может предложить мир. Теперь он мог, хотя и странным образом, стереть ту раннюю потерю. То, что началось как хобби, постепенно превратилось в страсть — тогда и зародился образ Музея Ллойда. И сейчас он снова стоял тут, вернувшийся к докам Джерси, готовый заполучить величайшее из своих сокровищ.

Он глубоко вдохнул и взялся за ручку на двери. Его охватывала дрожь предвкушения. Тоненькая папка Глинна оказалась шедевром — и вполне оправдала потраченный на неё миллион долларов. План, который избрали, был превосходен. Каждая случайность была учтена, каждую сложность предвидели. Прежде чем он закончил чтение, его шок и ярость по поводу цены сменились нетерпением. И сейчас, спустя десять дней нетерпеливого ожидания, он увидит близкую к завершению первую часть плана. Самый тяжёлый объект, который передвинуло человечество. Он повернул ручку и шагнул внутрь.

Фасад здания, по-настоящему огромный, служил лишь намёком на обширность внутреннего простора. Один лишь взгляд, брошенный на такое громадное помещение без каких-либо промежуточных этажей или стен, полностью открытое до высоченного потолка, временно побеждал способность глаза оценивать расстояние. Здание протянулось не меньше чем на четверть мили в длину. Сеть помостков висела в пыльном воздухе наподобие металлической паутины. Какафония шума витала по внутреннему зданию дока: грохот клёпки, звяканье стали, треск сварки.

И там, в самом центре бешеной активности, лежало это: колоссальное судно, поддерживаемое в сухом доке стальными подпорками, с луковицей носа, который в данный момент возвышался над ним, Ллойдом. По меркам нефтяных танкеров корабль был далеко не самым крупным, но на воде это был один из самых гигантских предметов, которые Ллойд когда-либо видел. Название, «Рольвааг», белой краской выводили по трафарету на левом борту. Люди и машины сгрудились вокруг надписи, подобно колонии муравьёв. Улыбка проступила на лице Ллойда, когда он вдохнул пьянящий аромат жжёного металла, растворителей и дизельных выхлопов. Какая-то часть его сущности наслаждалась наблюдением за восхитительной тратой денег — пусть даже и его собственных.

Появился Глинн, с кипой сложенных эскизов в руке и с каской ЭИР на голове. Ллойд поглядел на него, до сих пор улыбаясь, и без слов восхищённо покачал головой.

Глинн подал ему лишнюю каску.

— Вид с помостков ещё лучше, — сказал он. — Там, наверху, мы встретим капитана Бриттон.