Нина, вошедшая вслед за братом, хоть и смеялась, но спросила с тревогой в голосе:
- А не дознаются? Никто не выдаст?
- Никто не видел, а буквами мы написали печатными.
Олег ждал, когда они уйдут. А Нина, как нарочно, спросила:
- Вы куда это собрались, Олег?
- Я? За город.... Хочу подышать воздухом, - ответил он.
Они заговорили снова и все не оставляли его. Наконец, Нина пошла к двери.
- Прощайте, Нина! - воскликнул он тогда с неожиданным для себя волнением.
Она быстро обернулась и тревожно взглянула на него.
- Я вернусь, когда вы уже ляжете, - поспешил он прибавить и поцеловал ей руку.
Она вышла, вышел, наконец, и Мика. Ему он не сказал даже "до свидания", боясь возбудить подозрение. Оставшись один, тотчас схватил портрет и остановил глаза на прекрасном лице. "Видишь ли ты сейчас своего сына? Если ты не хочешь, чтобы я попал в темноту, - соверши чудо! А так я больше не могу". Если он ощущал идею бессмертия, то только через ее любовь, через мысль, что эта любовь не могла исчезнуть, прекратиться. Ее возвышенная душа оставила после себя неуловимый след - чистую струю, которой он иногда умел коснуться внутренним напряжением. И вот это, неясное, но сильное ощущение не давало ему разувериться в истине бессмертия. Нечто похожее показалось ему в этой девочке, в Асе, - она тоже словно бы освещена изнутри..
Он вынул портрет из рамки, надел шинель, взял конверт, адресованный Нине, и двинулся к двери. Теперь все уже было готово, обречено, назначено: только доехать, да выбрать дерево - два часа жизни! Чудес в наши дни не бывает, и ничто уже не спасет его!
В дверях он столкнулся с Аннушкой:
- Письмо тебе, - сказала она.
- Повестка, вы хотите сказать? - поправил он, переносясь мыслью к Нагу.
- Да кака така повестка? Письмо говорю, сейчас из ящика вынула. Бери вот.
Он взял письмо в недоумении: от кого? Почерк был незнакомый и как будто несколько детский... Перед его фамилией стояло большое "Д", вычеркнутое, и уже после было поставлено: "Казаринову" - стало быть, писал кто-то, кто знал тайну его происхождения... Он разорвал конверт.
"Я вам пишу в церкви. Я только что причащалась. Сейчас поют "Тело Христово примите", а я сижу на ступеньке и вот пишу. Я за вас молилась и поняла, что необходимо скорей открыть вам одну тайну: я не боюсь "безнадежного пути" - вот эта тайна! Ваша Ася".
Он стоял с этим письмом неподвижно... Что это? Ведь это как раз то спасение, о котором он только что мысленно просил у матери. Иначе отчего именно сегодня, сейчас написала ему письмо эта девушка? Ведь она же не могла знать, что он задумал, или все-таки знала, чувствовала, уловила в воздухе?
Ее душа живет "слишком близко", совсем снаружи, ее душа - эолова арфа, ее душа - тончайшая мембрана! Задержись это письмо на несколько минут, пролежи лишнюю секунду в ящике, и он бы ушел из дому, и все было бы кончено... Это - чудо, это в самом деле чудо, что его все-таки остановили, задержали, спасли в самую последнюю минуту. Кто-то оттуда сверху, стало быть, оберегает и защищает его от преступного шага к самоубийству. В этом письме был призыв к жизни, оно было обещанием любви, в нем был порыв, нежность и все та же очаровывающая его чистота - "Ваша Ася". С бесконечной нежностью смотрел он на эту подпись, которая обещала ему все те радости, по которым так тосковала душа!
Все знали, что он на грани отчаяния. Но день и час угадала одна, и руку помощи протянула она же!
Убивать себя сейчас было бы подлостью. Спрятав письмо в карман, он бросился из дому, вскочил на ходу в трамвай, выскочил тоже на ходу, едва не попав под колеса огромного грузовика, и вбежал в знакомый подъезд. На звонок отворила Ася. Она была в хозяйственном переднике поверх юбки и блузки - очевидно, занята пасхальной стряпней.
- Вы? - воскликнула она и умолкла; он тоже молчал, дыханье у него захватило... Она отступила из передней в гостиную, он вошел за ней и огляделся: они были одни в комнате, залитой светлыми весенними сумерками. Он упал на колени и обхватил руками ее ноги.
- Милая, чудная, дорогая! Ася, я люблю вас!
- Люблю и я вас, - прошептала она.
- Вы будете моей женой?
Она молча кивнула и стала теребить его волосы. Он опять прижался лицом к ее ногам.
- Слишком, слишком много счастья после этой мертвящей пустоты! Ведь у меня никого, никого не было!
На пороге показалась Наталья Павловна. Олег стремительно вскочил с колен.
- Наталья Павловна, я только что сказал Ксении Всеволодовне, что люблю ее, и просил быть моей женой. Я, может быть, должен был сначала обратиться к вам, но все вышло непредвиденно... Я прошу у вас ее руки...
Наталья Павловна опустилась в кресло. Ася приподняла руки, которыми закрыла лицо, и взглянула из-под них на бабушку.
- Подойдите оба ко мне, - сказала Наталья Павловна.
Они подошли.
- Наталья Павловна, я знаю, что это очень большая дерзость добиваться такого сокровища, как ваша внучка. Я в моем положении не должен был решаться на это - я почти обреченный человек. Но я безумно ее люблю...
Ася молчала и только припала головой к груди Натальи Павловны, опустившись на колени около ее кресла. Наталья Павловна стала гладить ее волосы.
- Я рада, что вы ее любите, Олег Андреевич. Я знаю, что вы благородный человек. Не доказывайте мне, что вы плохая партия: я не знаю, кто может считаться теперь хорошей партией для моей внучки. Вы должны понимать, что я не хотела бы увидеть рядом с ней партийца из пролетариев или еврея, а люди нашего круга - все не уверены в своей безопасности, и один Бог знает, чья очередь придет позже, чья раньше. Будем надеяться, что Бог смилуется над вами ради этой малютки: она в самом деле сокровище.
Мадам, вошедшая в комнату с какими-то рассуждениями по поводу творога, положила конец этому разговору: увидев Олега и Асю на коленях около кресла Натальи Павловны и ее - обнимающей их головы, она наполнила комнату восклицаниями и поздравлениями, причем ее доброе лицо все сияло от радости. Она, по-видимому, уже рисовала себе в воображении, что в недалеком будущем, как только lа restauration* завершится, Олег водворит Асю в особняке предков и представит ее ко двору.