Когда концерт кончился, Елочка увидела Асю уже в зале. Она стояла около пожилой дамы с седыми буклями.
- Что случилось, Ася? Вы, кажется, сбились? - спросила, подходя, Елочка.
- Да, неудача! У нас на бис был приготовлен этюд Мошковского, но мне что-то не захотелось его играть. Вчера я слышала вот этот прелюд, мне и взбрело на ум - дай-ка сыграю. Начала хорошо, а потом спуталась. Дома-то я бы непременно подобрала, ну а на эстраде остановилась. Это мне хороший урок: не выходить, не отрепетировав хоть раз.
Eлочка с изумлением посмотрела на нее.
- Как? Вы не играли ни разу эту вещь?
- Ни разу.
- И вы могли бы ее повторить?
- Вот и не смогла, как видите.
Елочка не верила своим ушам. Не обладая сама музыкальной памятью, она не могла вообразить себе ничего подобного.
- А педагоги будут знать, что вы играли без подготовки? - спросила она.
- Юлия Ивановна знает, а другие... Не все ли равно?
- А вы с Юлией Ивановной уже разговаривали?
- Да. Она поймала меня в артистической и строго сказала, что программа должна быть согласована с педагогом и никакие вольности не допускаются. А я почему-то думала, что бисом вольна распоряжаться, как хочу. Просила Юлию Ивановну меня простить, она поцеловала меня в лоб и, кажется, простила.
На следующий день Елочка краем ужа услыхала в канцелярии школы разговор Юлии Ивановны с директором. Произнесла фамилию Аси, и Елочка насторожилась.
- На прошлом уроке эта девушка легко подбирала отрывки из "Снегурочки", которую накануне слышала в первый раз. У нее огромные данные, но нет школы, нет постановки руки и слабая техника. Притом она, по-видимому, не осознает степени своего дарования.
- А это бывает чрезвычайно редко, - кивнул директор.
- О, да! Еще бы! В этом отношении ее нельзя даже сравнивать с нашими вундеркиндами, которые уже так воображают о себе!
Эти отрывки из "Снегурочки" запали Елочке глубоко в душу. Лежа в тот вечер в постели, она думала об Асе, и в глазах ее плыли крупные белые снежинки - отрывки из той счастливой, розовощекой зимы, которая навеки ушла в прошлое; бедная Снегурочка - она и сама не знает, в какую страшную весну России занесло ее буйным ветром и на каком разбойничьем, языческом костре суждено ей растаять, погибнуть...
С детства в воображении Елочки сложился образ женского существа; сначала девочки, а позднее девушки, в котором было как раз все то, чего не хватало ей. Всякий раз, когда она в ком-либо ловила отдельные рассеянные черты этого манящего образа, она говорила себе: "Похоже". И понемногу слово "похоже" стало у нее именем существительным, независимым понятием, определяющим всю совокупность признаков того, чем она хотела бы стать, если б могла отказаться от себя.
Угадывая будущую судьбу Аси, Елочка страшилась и заставляла себя думать иначе, вспоминала свою бывшую подругу Марочку, с которой недавно разошлись бесповоротно. Как-то раз Марочка сказала Елочке: "Ах, оставь, пожалуйста, музыку ты любить не можешь, у тебя вовсе нет слуха. В оперу ты ходишь, чтобы смотреть, как умирает jeune premier"*.
Слова эти резанули по сердцу. Елочка самой себе не могла признаться в том, что так точно судила Марочка, - герой, и особенно герой трагически погибающий, пусть даже оперный, сохранял в душе Елочки притягательное обаяние.
Думая теперь об Асе, о том, что они могли бы стать хорошими подругами, Елочка внушала себе: "Нет, нет, это невозможно, мы слишком разные, по характеру и по возрасту. Она скоро выйдет замуж, как все они, хорошенькие. Я все равно буду ей не нужна и не интересна. Лучше мне не вылезать из своей улиточной раковины".
Решение было принято, и на следующий день она пришла на урок в свое время, чтобы не застать Асю.
* Герой-любовник (франц.).
Глава третья
Нашу Родину буря сожгла,
Узнаешь ли гнездо свое, птенчик?
Б. Пастернак.
В комнате, которая одновременно представляла собой и столовую и гостиную и где предметы изысканного убранства перемешивались с предметами самыми прозаическими, садились обедать.
В сервировке стола были старое серебро и дорогой фарфор, но вместо тонких яств на тарелки прямо из кастрюльки клали вареную картошку. Наталья Павловна - старая дама с седыми волосами, зачесанными в высокую прическу, и с чертами лица словно вылепленными из севрского фарфора, как те изящные чашки, что сияли на серебряном подносе с вензелем под дворянской короной, сидела на хозяйском месте.
По правую руку от нее расположился Сергей Петрович, мужчина лет тридцати пяти. Ася расставляла на столе тарелки. Горничные в этом доме уже отошли в область предания.
- Обед для мадам придется подогревать. Я посылала Асю ее сменить, но мадам ее уверила, что достоит очередь сама, - сказала Наталья Павловна.
- Мадам - мужественная гражданка, ее героический дух не сломит ни одно из бесчислен-ных удовольствий социалистического режима, а двухчасовая очередь за яйцами - это пустяк; к этому мы уже привыкли, - усмехнулся Сергей Петрович.
- Ты принес мне контрамарку на концерт, дядя Сережа? - спросила Ася.
- Нет, стрекоза. Но не бойся, мы пройдем с артистического подъезда. Завтра концерт у нас в филармонии, мама, Девятая симфония. Нина Александровна солирует. Может быть, наконец соберешься и ты? У Нины Александровны сопрано совершенно божественное, не хуже, чем у твоей любимицы Забеллы.
- Ты отлично знаешь, Сергей, что я выезжать не хочу. Воображаю себе зало Дворянского собрания теперь и эту публику... Дома я, по крайней мере, не вижу этих физиономий. Не вздумай опять уверять меня, что публика там достойная - достойной публики не осталось.
- Но Девятая симфония во всяком случае осталась Девятой симфонией, мама. А солисты и оркестр...
- Я уже сказала, что не поеду, мне дома лучше, - сухо отказывалась Наталья Павловна. - Ася ничего прежнего не видела и не помнит, вот и веди ее.
- Обязательно поведу. Постараюсь устроить обеих девочек и Шуру Краснокутского. Я уже обещал.
Ася покраснела и отошла к буфету. Сергей Петрович, смеясь, сообщил Наталье Павловне, что Ася приобрела себе в лице Шуры поклонника. Вот уже месяц юноша неравнодушен к ней.