Но Гальвес продолжал удивляться. Тем не менее, он выкрикнул длинную фразу на испанском, и тут же от группы детей отделились двое ребятишек и, просеменив между Стивесантом и Фролих, послушно вошли в комнату. Они остановились у двери и замерли на месте. Две маленькие девочки, очень симпатичные, с огромными черными глазами и блестящими волосами. Спокойные и очень серьезные. Может быть, им исполнилось пять лет и семь. Или четыре и шесть. Или три и пять. Ричер плохо в этом разбирался, и не мог бы определить точнее.

– Здравствуйте, малышки, – начал он. – Покажите-ка мне свои пальто.

Они тут же бросились исполнять просьбу взрослого дяди, как это часто делают дети. Он последовал за девочками в прихожую и наблюдал за тем, как они, поднявшись на цыпочки, дотронулись до двух пальтишек, которые, как уже помнил Джек, имели отметки «Альварес».

– Молодцы, – похвалил он крошек. – Ну а теперь ступайте на кухню и получите по печенью, что ли.

Они радостно помчались на кухню, и Ричер проводил их взглядом. Он постоял в коридоре еще пару секунд, после чего вернулся в гостиную. Подошел к Гальвесу и тихо заговорил:

– Кто-нибудь еще интересовался ими?

Но тот лишь отрицательно помотал головой.

– Вы уверены? – переспросил Ричер. – Никто за ними не наблюдает, никакие подозрительные люди по округе не шатаются?

Гальвес снова замотал головой.

– Если что-нибудь не так, мы могли бы помочь вам, – пояснил Джек. – Может быть, вас что-то тревожит? Тогда расскажите мне все по порядку, и мы сами позаботимся о том, чтобы у вас все снова наладилось.

Но Гальвес продолжал удивленно смотреть на него и молчать. Ричер внимательно взглянул ему в глаза. Всю свою карьеру он только и делал, что вглядывался в глаза, и эти показались ему совершенно невинными. Озадаченными, да. Возможно, ошеломленными, но этот парень ничего не утаивал. У него не было никаких секретов.

– Ну хорошо, – наконец, подытожил Джек. – Простите, что нарушили ваш покой и вторглись вот так неожиданно.

По дороге в офис он не проронил ни слова.

Для совещания они снова выбрали конференц-зал. Похоже, это единственное помещение во всем здании, где более трех сидячих мест. Нигли пропустила Фролих, оставляя ей место рядом с Ричером, а сама села со Стивесантом с противоположной стороны. Фролих тут же по рации соединилась со своими агентами и выяснила, что Армстронг как раз собирается покинуть отель. Прием получился коротким. Впрочем, никто не стал возражать против этого. В подобных случаях вице-президент всегда выигрывал. Если он проводил со своими избирателями много времени, они, естественно, очень радовались, а если это были считанные минуты, то они все равно оставались в восхищении хотя бы из-за того, что столь важная и занятая персона все же сумела выкроить хоть немного времени, чтобы побыть с ними рядом. Фролих прислушивалась к голосу в наушнике, который подробно описывал ей все то, что сейчас происходило в гостинице, а потом и за ее пределами. Таким образом, она точно знала, когда Армстронг покинул танцзал, прошел через кухню, появился на пандусе, а затем, миновав живую стену из агентов, благополучно очутился в своем лимузине. Только после этого женщина немного успокоилась. Теперь оставалось доставить вице-президента в сопровождении полицейских машин и автомобилей Секретной службы до Джорджтауна и провести его через тент уже почти в полной темноте. Фролих повозилась где-то у себя за спиной, в области поясницы, и немного убавила громкость в наушнике. Затем откинулась на спинку стула и обвела вопросительным взглядом остальных.

– Я перестаю что-либо понимать, – призналась Нигли. – Получается, что у этих уборщиков имеется что-то более важное, чем собственные дети, нечто такое, за что они действительно волнуются и переживают.

– Что же это такое? – поинтересовалась Фролих.

– Может быть, тут вся проблема в «зеленых картах»? Они находятся здесь на легальном положении?

Стивесант кивнул:

– Конечно. Они являются сотрудниками Секретной службы Соединенных Штатов Америки, как и все остальные, кто работает в этом здании. Их биографии, родственные связи и все остальное самым тщательным образом проверены. Мы успели сунуть нос и в их финансовые дела, как и во все остальное. Они чисты, насколько нам известно.

Ричер перестал слушать выступающих, спорящих и строящих предположения. Теперь их голоса слились для него в невнятный далекий гул. Он потер затылок и шею ладонью, ощущая, как успел отрасти его «ежик», становясь мягким и более приятным на ощупь. Он взглянул на Нигли, затем опустил глаза и принялся рассматривать ковер. Он был сделан из серого нейлона, с чуть заметными мелкими рубчиками, не гладкий, и не грубый. Джек мог разглядеть под светом люминесцентных ламп даже отдельные его волокна. И, конечно, ковер оказался безупречно чистым. Ричер закрыл глаза и стал сосредоточенно размышлять. Он снова принялся мысленно проматывать вперед и назад те самые видеокассеты. Он видел их настолько отчетливо, словно в голове его был устроен маленький кинозал с экраном. Итак, пленка закрутилась: до полуночи остается восемь минут, в кадре появляются уборщики. Они проходят в кабинет Стивесанта. Семь минут первого – и они выходят из него. Девять минут им потребовалось для того, чтобы убраться в секретарском закутке. В шестнадцать минут первого они удаляются тем же путем, каким и пришли сюда. Ричер снова провернул все это у себя в голове, сначала в нормальном режиме, потом «запустил» обратный ход. Он пытался сосредоточиться на каждом кадре, на каждом движении. Затем наконец открыл глаза. Все осуждающе смотрели на него, как будто он повел себя недозволенным образом и решил попросту игнорировать общее совещание, не слушая вопросов и не принимая участие в их обсуждении. Джек взглянул на часы. Почти девять вечера.

Он улыбнулся. Это была широкая ухмылка по-настоящему счастливого человека.

– Мне понравился мистер Гальвес, – поделился он своими впечатлениями о поездке. – По-моему, он действительно гордится тем, что является отцом пяти ребятишек. Вы со мной согласны? А помните эти судки, выстроенные на кухонном столе? Могу поспорить, что дети получают самый полезный хлеб из непросеянной муки. И еще фрукты, как мне кажется. В общем, здоровое питание.

Все с удивлением воззрились на него.

– Я же рос в семье военного и сам имел такой же судок. Только у меня он был армейским. Да все мы ели из такой посуды, и мне это казалось вполне нормальным. Я даже при помощи настоящего армейского трафарета написал на одном из них свое имя. Моя мать ненавидела все это, считая, что я расту милитаристом. Но кормила меня хорошо, несмотря ни на что.

Нигли продолжала таращиться на Джека.

– Джек, мы здесь обсуждаем серьезные проблемы. Двое людей уже погибли, а ты рассуждаешь, какие должны быть судки для обедов.

Он кивнул.

– Да, рассуждаю о судках, размышляю о прическах и стрижках. Мистер Гальвес совсем недавно посещал парикмахера. Вы это заметили?

– Ну и что?

– И несмотря на все мое уважение к тебе, Нигли, я сейчас думаю о твоей попке.

Фролих бросила на него непонимающий взгляд, а Нигли залилась краской.

– И что же ты хочешь этим сказать?

– А вот что. Нет ничего и никого на свете дороже для Хулио и Аниты, чем их собственные дети.

– Но почему они так зажались и не желают нам ничего рассказывать?

Внезапно Фролих подалась вперед и прижала пальцем наушник. Прослушала сообщение, затем заговорила в микрофон на запястье:

– Молодцы. Отличная работа, все свободны.

На ее лице засветилась улыбка:

– Армстронг доставлен домой, – доложила она. – Все в порядке.

Ричер снова взглянул на часы. Они показывали ровно девять. Джек перевел взгляд на Стивесанта:

– Можно мне еще раз осмотреть ваш кабинет? Прямо сейчас?

Стивесант, казалось, был удивлен такой просьбой, но, тем не менее, поднялся из-за стола и вывел всех остальных из конференц-зала. Они прошлись по коридорам и вскоре очутились в секретарском закутке. Здесь было пустынно и тихо. Дверь в кабинет Стивесанта, разумеется, закрыта. Босс сам отворил ее и зажег свет в кабинете.