Гриша сказал неуверенно.

- Это же все-таки награды вашего отца. И дяди, наверное.

- Награды... Фальшивые они. - сквозь зубы проговорил Антон. - Отец столько не получал. Настоящих было всего пять медалей и орден Красной звезды... Он же хоть и дошагал от Сталинграда до Берлина, а все время во втором эшелоне был, обозным. А ордена - покупал. А Звезда Героя - из жести! Фальшивая, понимаешь?

- Нет...

- Да похвалялся он этими наградами, когда из деревни куда ездил! На свадьбы чужие, на похороны! На праздник Победы, в Ярославль или Кострому, а то и в Москву ветераны приглашали! Может и навар какой имел с этого дела, откуда я знаю! И пистолет этот не его.

- Что теперь говорить... Он умер.

- Он не умер! Он из-за этих фальшивок повесился! Слух пошел, что он не своими наградами похваляется, вот он все припрятал и подвесился на осине! Не пережил позора из-за побрякушек, понимаешь? Стыдоба в конце концов заела! Дурачье были наши с тобой папаши! По мне так лучше бы, действительно, миллион где наворовал!... Лучше - в долларах. - он с трудом улыбнулся. - Мы бы с тобой их сейчас поделили.

- Ордена все-таки ордена... Какие есть.

- Оставь! Сейчас как какой праздник, так глядишь иной сопляк по улице топает, а у него орден за Бородинскую битву на шее болтается! Шашку казацкую дедовскую на яйца повесит, а рубить ей и капусту не умеет. Садись, поехали.

- Может это и так. - сказал Гриша, залезая в кабину. - А может лет через пятьдесят они снова станут орденами.

- Станут. - бросил Антон и включил скорость.

Без приключений они добрались до дому и в сарае скатили по доскам бочки, которые Антон накрыл дерюжкой. Людмила ещё не спала, мужа встретила вопросительным взглядом, а на Гришу глянула тревожно и с непонятным испугом.

- Порядок. - сказал Антон. - Ты ему постелила?

- Ольга наверху стелет. Там возле печной трубы тепло.

- Ладно, Гриша. - устало сказал Антон. - Иди отдыхай. Спасибо тебе за помощь. Ты надежный мужик. Завтра ещё потолкуем.

Гриша попрощался и, замирая на каждом шагу, поднялся по деревянной, слегка скрипевшей в ступеньках лестнице наверх.

Здесь ещё не было перегородок, разделявших все помещение на комнаты один большой зал с печной трубой посредине, освещенный ярким светом лампочки без абажура. Широкий топчан уже был застелен чистым белым бельем, а большое ватное одеяло из разноцветных лоскутков на миг напомнило Гриши какую-то давно забытую картинку детства. Оля стояла возле топчана и при появлении Гриши взглянула на него так же открыто, как при первой встрече.

- Здесь вообще-то холодно утром... Но около трубы будет тепло. Я тоже здесь часто сплю.

Она стояла, опустив руки вдоль тела, и приподяв голову смотрела ему в лицо с легким смущением. Грише казалось, что и не было сейчас здесь ни этой большой пустой комнаты, внизу тоже никого не было, что вообще во всем мире только эта девушка и была. Такой же неловкий как и она, такой же не знающий, что ещё сказать, Гриша сделал несколько шагов к ней навстречу и проговорил, едва шевеля пересохшими губами.

- Спасибо, я не замерзну.

Оля не двигалась. Осторожно, страшась каждого своего движения, он обнял её за талию и плечи, чуть прижал к себе. На секунду, едва сопротивляясь, она уперлась лбом в его грудь, потом подняла лицо и прикрыла глаза. Обмирая так, что его затрясло, Гриша едва коснулся своими губами её мягких и теплых губ, постоял так несколько секунд, а потом отодвинулся. Оля легко провела ладонью по его лицу и сказала, тихо засмеявшись.

- Вы смешной. Совсем какой-то необычный.

- Да нет... Это вы такая красивая.

- А вы правда вернетесь к нам на лето?

- Да! Конечно! - заторопился Гриша, искренне веря в то, что говорит. - Мне только документы свои сделать, а потом вернусь! Буду летом и... Посмотрим, как потом.

- Это хорошо. Возвращайтесь. Вы очень отцу понравились... Спокойной ночи.

- Спокойной ночи.

Он слышал, как проскрипели ступеньки лестницы под её шагами, а потом в доме стало тихо.

Чистое белье пахло свежестью и словно луговой травой. Печная труба, к которой привалился Гриша, сохраняла тепло. Он засыпал намеренно медленно пятался удержать в себе незнакомое чувство глубокого покоя, удержать перед внутренним взором утреннюю картину, в которой юная девушка шла ему навстречу с канистрой на голове. И удержать мягкое тепло её губ на своих, упругую силу тела, которое несколько минут назад обнимал своими руками. Ему казалось, что ничего большего, ничего иного искать уже не надо. Пусть будет так всегда, на всю оставшуюся жизнь.

... Он проснулся на широком и теплом топчане, прижатом к печной трубе, которая, действительно, удержала тепло до утра. В доме было очень тихо, откуда-то доносилось мычание коров и горласто с разных сторон пели петухи.

Гриша оделся, спустился вниз и на улице нашел рукомойник, возле которого висело чистое полетенце. Пока умывался, все время казалось, что в доме уже никого нет, а его оставили спать одного.

Он прошел на кухню, где на столе обнаружил трехлитровую банку молока, хлеб, колбасу и сырые яйца. Следовало понимать, что хозяева уже заняты своими фермерскими делами.

Гриша допивал уже вторую кружку молока, когда на кухню со двора вошел Антон, поздоровался, неловко присел к столу и сказал, не глядя Грише в лицо.

- Спасибо тебе за все, что вчера помог, но тут такое дело...

- Какое?

Антон болезненно поморщился.

- Да понимаешь, баба моя любопытная, как утка. В твои вещи-документы вчера вечером залезла... Ну, какие-то твои бумажки прочитала, вроде бы как твой дневник.

- Ну, там не совсем дневник.

- Не знаю. Я не полез. Только ведь она сказала, ты человека убил? Ты ведь, все-таки, извини, конечно, - сумасшедший?

Гриша не знал, что сказать, а Антон заспешил.

- Ты сейчас правильно дело понимай. У нас ведь дети в семье, а мало что с тобой в какую сторону повернется, правда?... Вдруг, когда выпьешь лишку, или в злобу впадешь... В общем, я-то ничего, а жена боится. У нас в Новых Песках лет пять назад вот так же мужик был психоватый, но долго ничего не было, не проявлялся. А потом зарубил топором своего кума. А все вещи твои в сумке, жена обратно положила. Ну и тысячу рублей свою получи. он полез в карман пиджака за бумажником.

- Не надо. - вяло отстранился Гриша.

- Держи! - строго сказал Антон. - Это ты заработал. Я тебе в сумку твою ещё от себя бутылку спирта сунул. У тебя вообще-то на дорогу деньги есть?

- Есть. - смущенно ответил Гриша. - Я сейчас уйду.

- Знаешь, я бы мог бабу мою уломать, но...

- Не надо. - остановил Гриша, было неприятно смотреть, как этот сильный человек елозит на табурете, не находит прямых слов и не глядит в лицо.

- Не надо. - повторил Гриша. - У вас умная жена. Конечно, может я и псих. Я может того и сам не знаю. Я не обижаюсь, ничего.

Антон даже не скрывал облегчения, покраснел, глянул в окно и заговорил приглушенно.

- Мы, Гриша, так сделаем. Вижу, тебе здесь по душе показалось. Если вовсе туго придется, негде будет и башку преклонить, ты через месяц-другой, в начале лета - приезжай! Слово даю, я тебя устрою! Деньги будут, здесь можно и дом купить. Ты, конечно, человек городской, но сейчас такое время, что многие в деревню перебираются. Тут все-таки надежней в смысле проживания. Я тебе помогу, слово даю! - он вдруг осекся, помолчал и сказал подавленно. - А слабый нынче пошел мужик, Гриша, точно? Все нас бьют и давят. Жена, начальники, государство это гребаное...

Это слушать тоже было неприятно и Гриша поднялся от стола, нашел на лавке у печи свою сумку и перекинул её через плечо:

- Пойду на автобус. До Костромы меня довезут?

- Да я тебя подсажу на попутку! До тракта довезу и подсажу! К полудню будешь в Костроме. А там и самолеты, и поезда! Эх, кабы мне такую вольную жизнь, Гриша!

Они вышли во двор и Антон запустил мотор своего монстра. Гриша полез в кабину, с болью ощущая, что в этом прощанье не поставлено последней точки, не сказано слов, без которых он просто не мог уехать.