- Все будет в порядке, - обнадежил машинист, принимая от меня конверт с документами.

К утру мы прибыли на большой железнодорожный узел.

Прошло всего несколько минут; и вагон отцепили.

Маневровый паровоз потащил его вдоль узла и поставил на запасной путь, за пределами станции.

Из окна паровозной будки выглянул пожилой машинист в маленькой, чуть державшейся на голове старой кепке.

- Давай, сынок, покурим! - крикнул он.

Теплые слова машиниста тронули меня. Я спрыгнул с тормозной площадки своего вагона и подошел к спустившемуся с паровоза машинисту.

- Возьми вот, - обратился ко мне старик, - тут документы твои. Нечего зря гусей дразнить. Теперь ты - Василий Стрекалов и везешь во Владивосток вагон жмыхов. Это на всякий случай. Приказ такой! Понял?

Пока машинист передавал мне инструкции подпольного партийного центра, его помощник и кочегар с небольшой лесенкой в руках ходили вокруг отцепленного вагона, что-то скоблили на его стенках и, весело смеясь, переговаривались между собой.

Скоро можно было увидеть, что они заменили опознавательные знаки номер, название дороги, даты осмотра и ремонта.

Работа была сделана безукоризненно. Самый опытный взгляд с трудом мог бы различить, что эти знаки нанесены несколько минут назад.

Машинист, полюбовавшись на работу своих помощников, сказал:

- Мы тебя немного по станции потаскаем. Ты не обижайся. Задание у нас - не оставлять тебя на месте. А через часок дальше отправим.

Тут Вася остановился.

- Что же тебе еще сказать? Дальше пошло как по маслу. Василий Стрекалов вез во Владивосток жмыхи своего хозяина и дяди - Парфена Стрекалова из Кургана. И никто меня не беспокоил. Только два железнодорожника, подмигнув мне, шутливо спросили: "Не пропали ли от жаркой погоды дядины жмыхи?".

Это послужило как бы паролем для начала разговоров.

Так, без всяких приключений Стрекалов добрался до Владивостока.

Как ни старались друзья, все же во Владивостоке пришлось пройти проверку. Угонять вагон с секретным грузом было уже некуда. Железнодорожная колея дошла до берега Тихого океана. Маневровый паровоз, который мог бы по уже установившейся практике потаскать вагон по запасным путям, не допуская к нему военных контролеров, замешкался. А в это время по путям шныряли патрульные и проверяли номера вагонов. Случилось так, что комендантский патруль оказался подле вагона сразу же, как только остановился поезд. Документы приказчика Стрекалова не вызывали никаких подозрений.

Зато с грузом дело было сложнее. Патрульные потребовали открыть вагон для проверки. Но на счастье как раз в эту минуту подкатил маневровый паровоз, сцепщик набросил крюк, а машинист, крикнув, что ему некогда ждать, дал большой ход.

Патрульные, угрожая открыть стрельбу из винтовок и предать военному суду всех железнодорожников на свете, пытались, правда, бежать вслед за паровозом. Паровоз набирал скорость...

Много дней перебрасывали железнодорожники вагон из одного тупика в другой, пока не загнали его на далекие запасные пути, в самом конце бухты во Владивостоке.

Наш вагон очутился под навесом какой-то постройки, вроде большого станционного сарая. Железнодорожники негласно охраняли сарай.

Дня через три на станции Владивосток состоялась торжественная церемония. Железнодорожники передавали петроградским рабочим вагон с имуществом Суворовского музея. Они поручили мне и Василию Русакову сопровождать это имущество в Петроград.

Спустя месяц мы с драгоценным грузом вернулись в Петроград и передали суворовские реликвии начальнику гарнизона.

Имущество музея А. В. Суворова снова вернулось в родной город и было водворено на прежнее место.

В С А Д Н И К  Н А  К У Р Г А Н Е

Летом 1927 года случилось мне объехать несколько казачьих станиц по реке Кубани. Надо было отыскать там кое-какие вещи, связанные с жизнью Суворова.

В станице Суворовской, носившей это славное имя с давних пор, я познакомился с военным врачом, уроженцем здешнего края, Василием Ивановичем Хопровым.

Василий Иванович постоянно жил в Ленинграде, а в станицу к родным приезжал лишь летом. Несмотря на свои шестьдесят лет, он был жизнерадостный, пышущий здоровьем человек.

Василий Иванович оказался на редкость приятным собеседником.

- В нашей семье, - рассказывал он, - было три брата. Двое, по старому казачьему обычаю, ушли на военную службу - казаковать, добывать славу конем и шашкой. Мне выпала другая судьба. Я поехал учиться в Петербургскую военно-медицинскую академию. Прошло много лет... В 1904 году в боях под стенами Порт-Артура погиб мой младший брат. В 1914 на германском фронте был убит другой. Остался я один. Выходит, мне повезло. Вот уже скоро исполнится сорок лет, как нахожусь в армии. Все врачую. Многое пришлось увидеть и пережить на трех войнах. Да, есть о чем вспомнить...

Узнав о цели моей поездки по кубанским станицам, Василий Иванович взволновался.

- Мои предки, хоперские казаки, - продолжал он. - пришли сюда, в район крепости Ставрополь, с Хопра, притока Дона. Правительству понадобилось усилить здешний гарнизон. Казачье дело такое: приказали выполняй, охраняй рубежи-границы.

Суворов укреплял тогда, в 1778 году, по Кубани пограничную линию с горцами, подвластными Турции. Вместе со своими солдатами он строил Кубанскую оборонительную линию от Тамани, у берега Азовского моря, до Ставрополя, вблизи отрогов Кавказского хребта. Он перевел хоперцев на правый берег реки и поселил их здесь станицей, со стариками, женами и детьми. Станицу скоро стали называть Суворовской, по имени ее основателя.

Суровые были годы, неспокойные. Англия натравливала Турцию на Россию. Турция ждала удобного случая, чтобы оторвать от России Крым и приазовские степи. С этой целью она подбивала кочевавшие между Доном и Кубанью ногайские орды перейти Кубань, засылала к нашим границам закубанских горцев.

Набеги следовали за набегами. Горцы нападали на казачьи станицы, грабили и убивали жителей, угоняли в горы людей и скот. Казаки жили на пограничной линии в состоянии непрекращающейся войны. Они не расставались с оружием и каждую минуту ждали встречи с незваными гостями - черкесами, лезгинами или чеченцами.

Прадед наш, Михей Хопров, слыл отважным воином. Богата была жизнь Михея всякими интересными приключениями. В нашей семье из поколения в поколение передается не то, чтобы легенда какая, а так, рассказ о славных его делах.

Тут Василий Иванович вынул из кармана френча маленькую задымленную трубку, не спеша набил ее душистым желтым табаком, затем, аппетитно затянувшись дымком, начал рассказ об одном совершенно невероятном случае из жизни своего прадеда, Михея Хопрова.

- За старой казачьей станицей Суворовской, над привольно широкой долиной, стелющейся травяным ковром на десятки верст, высится одинокий курган. Его и теперь называют сторожевым.

Далеко на восток от станицы, по самой линии горизонта синеют в безоблачном небе горы Бештау и Машук, дымясь густыми туманами, вестниками непогоды. Поглядишь на запад, а там заходящее солнце золотит вершины склона снежного хребта, что тянется от Эльбруса к Черному морю. Неповторимая картина! Она поражает взор каждого путника, который окажется в эти предвечерние часы в долине, вблизи от сторожевого кургана.

Перед заходом солнца долина как бы преображается. Все предметы здесь принимают гигантские размеры. Что-то таинственное струится в колеблющихся волнах воздуха, поражая воображение людей. Но не успевает налюбоваться запоздалый путник раскинувшейся перед ним панорамой... Непонятный страх западает в его душу при виде одинокого стража долины.

Приближаясь к кургану по вьющейся змейкой у его подошвы дороге, путник сдерживает коня и бросает по сторонам тревожный взгляд, готовясь пустить лихого скакуна рысью, чтобы уйти от неведомой напасти.

Еще тревожнее забьется сердце путника, когда он поравняется с курганом. Его рука хватается за оружие, а конь, как бы чуя недоброе, рвется на поводах, ускоряя шаг.