Актер не разделил беспощадной насмешки автора. Он выискивал в своем персонаже страдания, нравственные муки в карнавале невежества, хамства, которые расцветают на почве пожизненной бедности. Получилась не злая комедия, получился трагифарс.

Фильм запретили как «злостную карикатуру на русский народ», наказав Достоевского за то, что не потрудился противопоставить скверному обществу «светлое, жизнеутверждающее начало».

Слава Богу, пленка, как и рукописи, не горит – блестящая работа Евстигнеева сохранилась.

А далее мы становимся свидетелями различных превращений «типа» в бурных катаклизмах российской истории XX века.

Профессор Преображенский в фильме «Собачье сердце» по Булгакову.

Из высших интеллектуальных кругов. Подвижная мозаика деталей поведения потомственного интеллигента. В голосе – бархат, металл. С документальной серьезностью актер портретировал отечественного прогрессиста из той генерации, что столетие назад не устояла перед соблазном быстро, как в химическом опыте, вырастить «нового человека».

Грандиозная метафора Булгакова. За евстигнеевским Преображенским (кстати, фамилией, идущей от «Преображения Господня», автор подчеркнул претензию профессора взять на себя работу Бога!) вставали реальные биографии таких философов и ученых, как Струве, Бердяев, Тимирязев и другие образованнейшие русские люди, в какой-то момент своей жизни поддавшиеся искусу подтолкнуть историю и спохватившиеся, когда было уже поздно.

Это «поздно» и увидели мы в спектакле «Большевики» на сцене «Современника».

Луначарский! Партийный интеллигент. Не покинувший Россию, как вынужденные пассажиры «корабля философов» в 1922????.

В каждой революционной партии есть деятели, стремящиеся согласовать ее черную, грязную работу с идеалами, например с идеалом «ненасилия». («В принципе мы против всякого насилия». – Ленин. Против, но лишь в «принципе».)

1918 год. На заседании Совнаркома обсуждается вопрос о «красном терроре». Оставим сейчас в стороне историческую достоверность пьесы М. Шатрова, особенно в свете того, что знаем мы о том времени и о тех людях теперь. Сосредоточимся на одном эпизоде.

За террор или против террора – вот в чем вопрос!

Рука Луначарского последней медленно, нехотя тянется вверх. Нарком просвещения опустил голову, отвернулся от всех. Он отделился от своей руки. В ней – необратимость его жизненного выбора, а в позе – осознанная им драма.

Редчайший пример жеста-судьбы, жеста-биографии. Высший образец актерского искусства.

По прошествии четверти века из всего спектакля помнится евстигнеевский жест… Да еще приглашенный театром настоящий караул кремлевских курсантов, их чеканный шаг возле стола заседаний, пророчащий трагическое будущее всех здесь сидящих.

Но он сыграл и это Будущее.

В 1973 году вышел на телеэкраны фильм Татьяны Лиозновой «Семнадцать мгновений весны». Политический детектив. Как и в случае с «Большевиками», не станем обсуждать достоверность изображенного. Талантливые актеры – а их в фильме целый букет – получили хороший материал для ролей.

Евстигнеев играл профессора Плейшнера. Он жил в гитлеровском рейхе. Профессор ушел в науку, классическую филологию или что-то подобное. Сгорбившийся, вобравший голову в плечи.

Как и миллионы людей, он приспособился к страху. Не предал ближнего, не совершил ничего такого, что покоробило бы его совесть. Но он унижен сознанием постыдности своего положения. Не борец, не диссидент, не подпольщик – ученый. Кому-то надо сохранить духовные ценности, не всем на баррикады!

За книжными полками и находит его судьба. Ему предлагают поступок. Не Бог весть какой, но поступок. Он увидел просвет, возможность как-то освободиться от коросты, что сковала душу, родину, науку. Но штатский он, штатский! Не рожден для явок, паролей, конспиративных квартир. Он совершает ничтожную ошибку.

О человеке, которого сыграл Евстигнеев, можно написать повесть. В смене состояний старого профессора, в его долгом взгляде на крупном плане прочерчивается его жизнь.

Он в капкане. Несколько минут назад первый раз за долгие годы вздохнул свободно и… Старый интеллигент знает, что пыток не выдержит. Кабинетный ученый решается – глоток свободы оплачивается смертью.

Такова далеко не полная евстигнеевская «коллекция» представителей «верхов».

Его отношение к советским «верхам» было своеобразным и сдержанным. Ни «жизнеутверждающих», ни «разоблачающих» образов он не создал. Эта материя была ему не свойственна и скучна, хотя как дисциплинированный сотрудник театра он такие роли иногда и играл.

Примечательно другое: среди нескольких серьезных ролей этой «группы лиц» он продолжал вариации взятого им характера. В этих персонажах ему был необходим внутренний драматизм, излом судьбы.

Вспоминается его роль в фильме «Никогда».

На завод приехал новый директор, руководитель времен хрущевской «оттепели». Волевой стиль. Как говорится, строг, но справедлив. Но люди его чураются. И он решает «навести мосты», установить контакты с «человеческим фактором». Приходит на чей-то день рождения. Все веселятся, но вокруг него устанавливается почтительный «вакуум». Тогда он показывает свой коронный «компанейский» номер, видимо, беспроигрышный в его прежней жизни. Исполняет на вилках сюиту для барабана. Евстигнеев был в молодости барабанщиком в джазе, он делает это бесподобно. Вспоминается знаменитый номер Чаплина – «Танец с булочками». А контакта нет! Увы, нельзя прикинуться демократом, надо им быть! Неожиданный парафраз в наше время «Скверного анекдота» Достоевского.

Короли русской дореволюционной сатиры Тэффи и Аверченко написали свой курс отечественной и мировой истории, ибо обладали ироническим складом ума.

Евстигнеев, наделенный даром лирического сарказма, создал что-то похожее. Смеялся над персонажами и любил их, издевался, но «объекты» почему-то оставались обаятельными. Оттого, что веселился душой. Вот персонаж из его коллекции.

Парамон Корзухин из фильма «Бег» по пьесе Булгакова (режиссеры А. Алов и Вл. Наумов, 1971 г.). Сцена в Париже.

Он начинал ее как демонстрацию «имиджа» представителя высшего общества. Костюм, галстук, спина, правильная речь. Чем не аристократ, тот же профессор Преображенский! Тот, да не тот! Еле заметная в каждом жесте, в каждой модуляции голоса ирония, перебор. Пиано. Дремлющая до поры энергия сатиры.

Но является генерал Чарнота, тот самый, что прошел по Парижу в подштанниках, и происходит исподволь подготовленный актером взрыв образа. Из солидного господина из дома с лакеями он превращается в оголтелого, сорвавшегося с петель, сжигаемого страстью игрока.

Евстигнеев и Михаил Ульянов купались в стихии импровизации. Карнавал, фарс – что угодно! Психопатология азарта – психиатрам впору изучать.

Не знаю, чья уж тут воля, но так получилось, что если в фильме и спектакле он сыграл драматического героя, то через какое-то время непременно возникало юмористическое зеркало, в которое смотрелся этот драматический персонаж. Так, в фильме «Повесть о неизвестном актере» он сыграл обаятельного, исполненного чувства долга старого провинциального артиста, любимца городка.

А в фильме Эльдара Рязанова «Берегись автомобиля» явился неотразимый «руководитель драмколлектива». Возбужденный, бездарный, изгнанный из профессионального театра, он брал в самодеятельности реванш. В теоретической декламации, обращенной к участникам, объявлял полную победу художественной самодеятельности над профессиональным искусством, пророча последнему скорую гибель.

Но сатирическая его вершина – заглавная роль в «Голом короле» на сцене «Современника» в 1960 году. Сенсационный спектакль, изрядно перепугавший власти. Пьеса Евгения Шварца обнаружила критический заряд, которого инстинктивно боялась «система».

На премьере в гостинице «Советская» (у «Современника» не было еще тогда своего дома) я сидел сзади министра культуры Н. Михайлова. Он трепетал от негодования.

Придворный сказочник начинал сказку: «Один купец…». Евстигнеевский неограниченный правитель жестоко перебивал: «Фамилия?». У монарха (то есть представителя «верхов») оказался кругозор заурядного начальника отдела кадров.