- Считай, что мы спьяну играем в какую-то игру. Выпив, люди любят перекинуться в картишки, - сказал я.

- Давай перекинемся. Ты платишь мне сколько нужно, чтоб я погасил кредит и проценты. Наличными. А ты подумал, как я эти наличные положу на свой банковский счет?! У нас, милый Павел, за этим очень строго следят, сказал он мне, как несмышленышу.

- Ты получишь не наличными, переведут на твой счет.

- А что ты будешь от этого иметь? Аплодисменты начальства?

- Аплодисментов начальства я боюсь: иногда голова может оказаться меж их ладонями... Ты очень дорожишь этим заказом?

- Работы финансирует одно правительственное агентство, я получаю небольшой процент. Просто престиж... Ты не ответил мне, что лично ты будешь иметь от такой сделки: орден или еще одну звезду на погоны? Стоит ли это твоих усилий, риска?

И тут я без обиняков изложил ему то, что задумал и в конце добавил:

- Орден и звезды на погоны мне уже не нужны, я скоро уволюсь. Мне дома нужны будут деньги.

- Значит то, что я, допустим, тебе передам, ты намерен...

- Денег хватит и тебе, и мне, - перебил я его.

- А как ты перевезешь свою долю через границу? В мешке? - хмыкнул он. - Это же будет семизначная цифра.

- Я ничего не собираюсь перевозить. Открою здесь счет.

- Рискнешь на свое имя?! - удивился он.

- Нет.

- И что дальше?

- Мы с тобой создаем совместное предприятие в России. Номенклатура изделий и технология твоей фирмы. В России рынок прожорливый, впоследствии, возможно, и Восточная Европа. Контрольный пакет: твой - 59, моих - 41. То, что я сейчас говорю, это - не экспромты. Мною давно все просчитано. Все в Москве будет создаваться по типу твоего "Ориона". И в скором времени нищие труженики России, всего СНГ будут садиться на прекрасные унитазы. Работы в твоей секретной лаборатории ты должен продолжать; во-первых, чтоб не вызывать подозрения, во-вторых, как возможный источник нашего дальнейшего финансового благополучия.

- И все-таки, на чью фамилию ты откроешь здесь счет в банке?

- Это я тебе скажу после того, как ты примешь решение.

Мы опять умолкли, потягивали виски. Несмотря на то, что Кнорре пил, он трезвел.

- Вызови мне такси, - наконец произнес он. На раздумья времени у меня не так много. Поэтому ответ мой ты получишь через неделю.

Через полчаса он уехал...

Неделю я прожил, как рыба на холодной сковородке, боясь, что вот-вот под нею зажгут газ, чтоб изжарить. Во всем, что я изложил Кнорре, риска почти не было - произносились слова, а факты, годные для следователя, отсутствовали. Уязвимым оставалось лишь одно: если Кнорре выдаст меня, ему велят, чтоб мне он ответил согласием, а брать меня будут с поличным, в момент передачи из рук в руки микропленок с рецептурой, технологией. Две ночи я не спал, терзали сомнения, страх, в какой-то момент решил было позвонить ему и сказать, что сделка наша почему-либо не состоится. Почему - придумать я мог, что угодно. В бессонные ночи, да и днем, чем бы ни был занят, мозг мой работал лишь в одном направлении: выдаст или нет? Я бессчетное количество раз прокручивал в памяти весь наш разговор, каждую фразу, каждое слово, пытаясь найти фальш, переигрывание в его словах, в последовательности и логике, с какими он выспрашивал меня; все время я напоминал себе, что вместе с крючком и наживкой рыбка может заглотать и рыбака. Постепенно я пришел к одной главной мысли, несколько успокоившей меня: допустим, Кнорре меня сдаст, что он за это получит. Громкую похвальную прессу, станет героем телевидения и радио? Шумиха эта продлится неделю-две максимум, ее место займут другие сенсации. Меня вышлют, все уляжется. Но кредит и проценты, которые он должен, останутся не погашенными, и через какое-то время из героя одной сенсации он превратится в героя другой, - как банкрот. Кнорре умен, опытен, не может он не просчитать подобный финал...

Через неделю он позвонил мне:

- Я согласен.

- Приезжай, - ответил я.

Приехал он вечером ко мне домой. Трезв, как стеклышко, элегантен, спокоен, повесил плащ в прихожей. Я поставил два стакана, лед и недопитую бутылку шотландского. Мы просидели часов пять, оговаривая все тонкости, детали, подробности каждого шага. Закончив, я спросил:

- Белояровская глина нужна была тебе для _э_т_и_х_ исследований?

- Да. После первых экспериментальных работ стало ясно, что она идеальна. Но она оказалась превосходной и для облицовочной плитки, и для фаянса.

Я открыл ящик стола, вытащил оттуда второй привезенный мною "серпастый молоткастый".

- Вот на этого человека я и открою здесь счет в банке.

Он раскрыл паспорт, посмотрел на фотографию, потом на меня и ухмыльнувшись, сказал:

- А ты фотогеничен, - глянул на часы. - Пора. Вызови, пожалуйста, такси...

На следующий день я позвонил господину Манджери Рао, с которым знаком был давно, поддерживал деловые отношения, бывал у него в торгпредстве, почти не сомневался в его истинной должности там. Впрочем он, вероятно тоже имел обо мне мнение, но, разумеется, мы никогда об этом не говорили. На мое предложение встретиться в каком-нибудь кафе он согласился без каких-либо расспросов. Встретились назавтра. Он выслушал меня без всяких внешних эмоций, с достоинством и спокойствием индуса и опытного партнера, на прощание сказал: "Мне нужно обдумать ваше предложение". Я понимал, что думать будет не столько он, сколько большие люди в его стране, которые р_е_ш_а_ю_т_. Их раздумья длились дней десять. Он позвонил мне утром в офис и сказал:

- Я готов оговорить детали. Даже сегодня.

- Где мы можем встретиться? И когда?

- Где-нибудь в "Libre service" [ресторанчик самообслуживания]. Скажем на ланч. Выберите сами.

Я вспомнил, что недалеко от церкви Сент-Эсташ есть такой симпатичный ресторанчик, господин Манджери Рао согласился...

"Ну вот, свершилось и завершилось", - думал я далеко за полночь, когда лежа в постели итожил, не ощущая в душе торжества, поскольку понимал, какую ношу взвалил на себя, когда ее придется тащить по возвращении в Москву. Ни Кнорре, ни господин Манджери Рао не были виновны в том, что мне предстоит. Я сам вызвался. Занавес поднят. И я на сцене. Соло...

Летели дни, недели. Однажды в субботу днем Леони, Кнорре и я отправились на Монмартр. В толчее среди зевак и знатоков мы подходили к художникам, рисовавшим тут же по заказу портреты желающих или просто продававших свои уже готовые работы. Я хотел что-нибудь купить, чтоб увезти в Москву на память, воспользовавшись советами опытной Леони. Она выбрала три акварели: утро на Сене, в дымке баржа; портрет негритянки с замысловатыми серьгами-висюльками; огромный гальский каплун в пестром оперении на фоне разгорающейся зари. Затем мы двинулись к белоснежной базилике Секре-Кёр, царившей на холме. Ее главный восьмиметровый купол, увенчанный крестом, казалось сам плывет на фоне медленно ползущих облаков. У основания широкой многоярусной лестницы молодые негры и арабы торговали разложенными на ковриках поделками: вазочками из тонированного гипса, толстыми декоративными свечами, плетенными из соломки сумочками. На ступенях - снизу до верху - сидели парни и девушки, кто читал, кто болтал, кто просто отдыхал, откинув голову, зажмурив глаза, подставив лицо последнему осеннему солнцу. У колонн портала устроились пожилые люди, молодые мамы; детишки скакали по ступеням. Здоровенный негр-фотограф ходил с "Полароидом" от группы к группе, фотографировал, тут же отдавал фотоснимок, получал плату и быстрым взглядом высматривал, на ком еще можно заработать.

Леони вскоре нас покинула - у нее было свидание с подругой.

И тут я услышал громкий оклик по-русски:

- Месье Перфильев!

Поискав глазами, я увидел Желтовского, сидевшего на ступенях верхнего яруса лестницы у сетки ограждения. Рядом с ним стояла цыганка в пестром платке, в юбках, выглядывавших одна из-под другой, в красных сапожках на высоченных каблуках. На одной руке она держала младенца, закутанного в тряпье, другая была протянута Желтовскому за подаянием, через плечо у нее висела торба. Мы подошли. Желтовский поднялся, отогнал цыганку. Я познакомил его с Кнорре, втроем мы уселись на ступени.