...Чернота. Тишина, усталое дыхание.
- Семен...
- Чего?..
- Помру я сегодня.
- Заткнись.
- Нет, верно, помру. Мне сейчас девка та, нерусская, опять приснились. Она улыбнулась, а губы у ней в крови и меж зубами волоконца мяса застряли.
- Не дури, докопаем.
- Семен...
- Чего еще?
- Прости, что я тебя по все это втянул.
Ладно мое дело воровское, а тебя охмурил напрасно. Прости, а?
- ...
- Семен, не молчи. Я ж тебя перед смертью прошу.
- Ладно тебе. Я сам виноват.
- Спасибо.
- Чем про смерть брехать, лучше вставай, копать надо. Немного осталось, скоро воля. Интересно, день там или ночь?
Угоняй зашебуршал в темноте. Лопата звякнула о камень, сверкнула высеченная искра. Они поднялись и ткнулись в недорытый лаз.
Они не знали, сколько уже времени работали не покладая рук, как черви буравя землю. Они потеряли направление в теле бугра.
Угоняй, ослабший телом и духом, работал вяло, постоянно впадая в безразличие. Семен бил его по щекам, материл и брал трудную часть работы на себя. Но и сам он отупел, исполнял работу словно механизм, роющий и роющий землю в узкой норе. У него оставалось одно действие - рыть, и, казалось, даже жажда и пыль, иссушившие внутренности, уже не вольны над его телом.
Земля осыпалась, однако лаз медленно, но верно продвигался к поверхности.
Иногда они засыпали, убитые сном, больше похожим на обморок. Тогда к каждому из них приходила дева Соломифь, то соблазняя, то насмехаясь. Иногда сон начинался без нее. Семен видел волю, родную деревню, семью и, в тот самый момент, когда он расслаблялся, снова появлялась дева и хохотала, бесстыдно скаля свои восхитительные зубы.
Семен боялся спать - во время его сна дева засыпала лаз. Однажды он поймал рукой струйку земли, бегущую из отвала в уже прорытую дыру.
Иногда он вспоминал, что крест и молитва помогают против нечистой силы, и принимался истово зазывать Бога. Но тщетно - давно стало ясно, что это ерунда. Однажды во время молитвы из-под руки уполз огрызок лопаты. Пришлось потратить уйму времени, чтобы найти его в черноте. Соломифь издевалась.
Семен не поверил, когда в лицо ему потянуло свежим воздухом, и из-под штыка хлынул белый свет.
Последний шмат земли обрушился прямо на лицо, но это было сущим пустяком. Семен выбрался на поверхность и встал на превратившиеся вдруг в вату ноги. Из глаз ручьем потекли слезы - частью от радости, частью от непривычного света.
- Отпустила, Угоняй! Отпустила!
Угоняй, черный, с заострившимися чертами, удивленно озираясь, показался из норы. Его глаза тоже обильно слезились, размывая тонкими струйками ровную грязь щек.
Был пасмурный день, они жадно вдыхали сырой воздух и от воздуха вмиг опьянели.
Угоняй взошел на вершину, нашел там оставленный с давней ночи армяк и, растопырив руки, коряво обернулся окрест. Его черный надломленный силуэт казался знаком недоверия.
- Что же мы стоим? - спросил, очнувшись, Семен. - Уматываем отсюда. Скачками!
Угоняй сбежал вниз по склону и они вместе рванули к дороге. Тупой удар врезался в лицо и отбросил назад.
Мотая головами, пытаясь прийти в себя, они еще не могли поверить в происшедшее. Оказаться побежденными еще раз - было выше их сил.
Наконец, Семен собрался, встал и, вытянув вперед руки, сделал шаг. Руки уткнулись в невидимую податливую стену. Он поднажал. Стена спружинила, ладони занемели.
Дева Соломифь пошутила. Она разрешила им выйти из подземелья, но создала вокруг кургана другую преграду, еще более непреодолимую. Они оставались в плену.
Семен взглянул на Угоняя и увидел, как его глаза исчезают. Молча Угоняй развернулся и, прихватив огрызок лопаты, нырнул в нору.
- Стой! - крикнул Семен, но было поздно - ноги уже исчезли в черном зеве, аккуратно окаймленном травой.
Семен нырнул следом и, работая локтями, пополз по лазу.
- У, блядь! - орал Угоняй, на ощупь круша лопатой кости девы. Рык Угоняя был нечеловечен, в узком пространстве ящика он множился и заглушал удары, приходящиеся то по камню, то по кости, то по золоту.
Вопль напитался болью, когда во тьме вдруг вспыхнуло синее пятно - это засверкала лопата в руках Угоняя.
Сияние в мгновение ока перелилось на угоняевы руки и тело. Фигура, охваченная пламенем, в неистовом реве металась по узкой камере.
Семен не помнил, как, пятясь задом, выполз наружу.
Рев боли доносился из норы еще некоторое время, а потом стих.
Семен знал, что свершилось - на ожерелье девы Соломифи стало на одну черную бусину больше.
Один.
Сидя на бугре, он вспомнил виденное однажды - мышь угодила в глубокий горшок и, попискивая, пыталась выбраться по скользким стенкам наружу. Но не могла - скатывалась, цепляясь маленькими коготками за незаметные неровности, и снова карабкалась вверх, к такой, казалось бы, близкой свободе.
Мышь никому не было жалко. Во-первых, мыши портят зерно, во-вторых, они малы и ничтожны, а, в-третьих, вообще не принято жалеть мышей. Все подходили и смеялись над ее потугами, а потом отдали на съедение кошке. Кошка, красивый зверь, долго игралась с мышью, то давая ей отбежать, то кусая за хвост, то ложась на спину и подбрасывая свою жертву на мягких лапках, кокетничала, выгибала тело и щурила глазки.
Теперь Семен сам оказался в роли жертвы, которой играла восхитительная дева Соломифь. Ничто зримое его не удерживало, он видел волю, но чары не давали ему отойти и на несколько шагов от Бугра, держали на цепи.
Первым делом он обследовал целостность невидимой стены, прощупав ее по всей окружности. Стена замыкала Бугор честным, без изъянов, кольцом.
Затем кидал камни вверх, пытаясь определить высоту. Камни то отскакивали назад, то перелетали в степь, то, вообще, надолго зависали, но одно было ясно - преграда непреодолимо высока.
Затем Семен долго облизывал влажную от дождя траву, пытаясь утолить жажду, и, наконец, сел на вершине, решив обдумать свою участь, благо, времени на обдумывание было немеренно.
Легко сказать "обдумай". Мысль, в каком бы направлении ни пошла, упиралась в тупик. Легко сказать "обдумай", когда имеешь дело с бестелесным, нечеловеческим. Что он знал о деве Соломифи? До каких границ простирались ее волшебные способности?