Со стен крепости раздавались ликующие крики: "Молодец!", "Отлично!", "Аферин!". Вдруг возгласы разом смолкли: осажденные увидели, что их военачальник протянул руку поверженному врагу, помог ему подняться и, отступив на шаг, что-то сказал. Султаным-ханым говорила:
- Вставай, сойдемся еще раз, храбрец! В наших местах при первом падении не убивают.
Исмаил вскочил, с диким ревом кинулся на противника. Султаным-ханым, расслабившиеся мускулы которой не успели вновь обрести боевую форму, при первом же ударе покачнулась. Шлем упал с ее головы, и освобожденные из металлического плена две тяжелые косы зазмеились по облаченному в кольчугу стану. От изумления у юного Исмаила потемнело в глазах:
- О аллах, это, оказывается, женщина!...
Поспешно наклонившись, женщина схватила шлем, рывком надела его на голову, в смущении вскочила на коня и ускакала. Умчалась словно вихрь, оставив Исмаила с открытым от удивления ртом:
"Оказывается, это женщина! Не зря, видно, говорили, что защищать крепость некому... Нет принца, нет Ширваншаха... Значит, это правда... Тогда случившееся для меня, действительно, хуже смерти... Хорошо, но почему же она назвалась Гази-беком? Хотя нет, ведь это я спросил: "Ты - Гази-бек?" А она подтвердила... Интересно, кем она приходится Фарруху Ясару - дочерью или невесткой?"
Обуреваемый этими мыслями, юный Исмаил и не подумал проследить, куда скрылась сражавшаяся с ним женщина. Он повернул в свой лагерь.
Воины и горожане, наблюдавшие за ними сквозь бойницы крепости тоже были изумлены.
- Это же надо! Клянусь жизнью, Джанбахыш, она уже приставила кинжал к его горлу! Но почему не убила?
- Один аллах разберется в этих женщинах. Они - сплошная загадка, ей-богу!
- Послушай, имей совесть! Разве можно называть женщиной храбреца, который так сражается? Мы же все видели, она просто бог арабской борьбы! В голосе Джанбахыша слышалась неподдельная гордость...
И, кто знает, может, именно в этот день появилась первая строчка дастана о "Шахе Исмаиле и Арабзанги"? В тот самый день, когда свидетели сражения, спустившись с крепостных стен, рассказали о нем другим, приукрасив каждый, в меру своих способностей, подробности схватки. Рассказали друзьям, знакомым, соседям, а дома - женам и детям... Может, это и был день рождения, легенды?!
* * *
Когда Исмаил с опущенной на лицо вуалью вернулся в лагерь и вошел в свой шатер, кази уже завершили утренний намаз...
Кто готовился к атаке, кто спускался в подземный ход, из которого ночью вынесли землю, чтобы сменить ведущих подкоп. Часть воинов натачивала мечи, часть - подкладывала сено коням.
Погруженный в свои мысли Исмаил опустился на персидский ковер. Тотчас была расстелена скатерть, подан завтрак, за его спиной встал восьмилетний негритенок - раб, присланный ему из Дамаска послом Гулу-беком. Он был в широких белых шароварах, белой рубашке, на голове - большая чалма с султаном из канители. Веер из перьев павлина держал он над головой сидящего за трапезой государя и, медленно овевая ему лицо, отгонял залетевших в шатер мух, тучей слетевшихся в лагерь на кровь баранов, быков, кур, которых резали возле палаток.
Сотрапезником шаха был молодой военачальник одних с ним лет. Слуги внесли фарфоровые кувшины с водой для омовения рук и чаши. Подали жареных цыплят. Молодой военачальник не ведающий об утреннем приключении Исмаила, спрашивал себя, отчего так задумчив государь, и силился отвлечь его от неприятных мыслей. А Исмаил вспоминал глаза женщины, пощадившей его во время схватки, и покрывался потом: взгляд родной матери чудился ему... "Кажется, ей стало жаль мою молодость. А я и не понял, что это женщина! Как она сказала: "Ты хорошо знаешь, что эта война идет не между двумя враждующими народами. И убивающие, и убиваемые - сыновья одного народа". Вот что значит женский ум! Подумать только, как она это сказала... А я... Не понял! Вот тебе и мужчина, вот тебе и поэт! Нет, я начинаю становиться грубым воином с отупевшими в боях и скитаниях чувствами. Я должен был все понять до того, как она пощадила меня".
Он размышлял, сидя за трапезой, а молодой военачальник мучился, видя нахмуренное чело государя. Когда же Исмаил, покончив с едой, встал и вышел из шатра, все уже было готово к наступлению. Верховный молла, воздев руки к небу, произнес молитву.
Вскоре раздался пронзительный звук трубы, возвещающий о начале сражения. Исмаил вздрогнул так, будто впервые в жизни услышал боевой сигнал. Ашыги, дружно ударив по струнам саза, пошли впереди войска, заиграли воинственные, воодушевляющие мелодии. Шах очнулся, словно вернувшись из далекого мира...
Перед Двойными воротами крепости, под боковыми башнями сводчатых ворот с изображением голов быка и льва - символа древнего Баку - началась шумная атака осаждающих. Защитники крепости ливнем пускали стрелы, не давали ни одному человеку возможности взобраться на башни по приставным лестницам. Их местоположение было весьма удачным: враг находился внизу, на открытом пространстве, был виден - как рассыпанные на подносе рисинки. Ни одна вылетающая из бойницы стрела не пропадала даром. Не подозревавшие о подкопе бакинцы, как львы, сражались на крепостных стенах.
Молодые кызылбаши, как и мюриды Шейха Гейдара ибн-Джунейда, смотрели на юного Исмаила полными восхищения глазами. Их взгляды выражали беспредельное обожание, преклонение, вызванное глубокой верой в религию, доверием и преданностью муршиду. В такт с биением своих сердец повторяли и повторяли они двустишие Хатаи:
О мессия-Мехти, владыка всех времен - явись.
И оборви безбожников, гяуров жизнь.
Они теперь поклонялись Исмаилу: "Ты в своих стихах призываешь мессию-Мехти, но вдохновляющий наши сердца аллах единый говорит нам, что, может быть, ты сам и есть тот самый обещанный мессия..."
И действительно, некоторые из мюридов видели в нем двенадцатого имама, чье появление было обещано в будущем - мессию-Мехти. Именно поэтому они с недрогнувшими сердцами, не обращая внимания на ливень стрел, вновь и вновь приставляли лестницы к стенам, карабкались по ним, падали и снова поднимались, бросались в атаку.
Первым на крепостную стену сумел взобраться сын Дива Султана. Он был знаменосцем своего отряда и успел уже, в знак победы, укрепить и развернуть над башней зеленое знамя, когда направленная снизу, из города, стрела вонзилась ему в спину. Он скатился по эту сторону крепостной стены, лицом вниз, прямо к подножию лестницы.
12. ПОДКОП
Под вечер Дергяхкулу вернулся домой, чтобы немного перекусить и вновь отправиться на дежурство в охраняемую им башню. На сердце было тревожно, он неотступно думал о том, что затевают враги в стороне от его башни. Как ни старались Дергяхкулу и его побратимы, но разглядеть и понять что-то так и не смогли.
Войдя во двор, он заметил Бибикулу у ворот, а в глубине двора Хырдаханым. Оба, увидев его, обрадовались:
- Слава аллаху, ты пришел целым-невредимым, киши!
- Дочь Гюльали, я умираю с голоду. Подай быстрее все, что у тебя есть. Я должен вернуться.
Хырдаханым засуетилась:
- Сейчас, сейчас... Еще бы не проголодаться, ведь как рано утром ушел, так и пропал...
Она проворно расстелила под фисташковым деревом палас, положила тюфячок. Аккуратно разложила на лоскутной скатерти лук, залитый уксусом, хлеб, соль, перец, сумах. В кясах с цветной глазурью принесла кюфта-бозбаш. Когда аромат шафрана донесся, до мужа, тот вспомнил, что запах приготовленной Хырдаханым кюфты способен разбудить всех соседей. Голод его так усилился, что он на мгновение позабыл и про врага, и про подозрительную суетню напротив башни. Дергяхкулу сел у накрытой скатерти и с удовольствием начал есть, накрошив в кюфту-бозбаш чурек.
- Царствие небесное твоему отцу, твоей матери, дочь Гюльали, отличную кюфту ты приготовила. Очень вкусно.
- И твои пусть будут в раю, киши. Как там дела?
- Да как они могут быть, жена? Война ведь! Воюем себе. Посмотрим, аллах милостив. Пока Ширваншах Фаррух Ясар подоспеет - выстоим, наверное.