Дискуссия получилась не очень плодотворная. Один историк попытался вывести необходимость системы Старшего Брата из того факта, что Англия не имела демократических традиций.[82] "Симптоматично, — сказал он, — что в предреволюционной Англии все еще существовали такие реакционные институты, как палата лордов и монархия. Поэтому неудивительно, что авторитарная диктатура Старшего Брата нашла здесь подходящую почву".

Другие возражали ему и даже утверждали, что в сравнении с установленной в 60-х годах диктатурой более демократичны не только предшествовавший, но и все более ранние режимы, включая систему Генриха VIII. "Естественно, я не имею в виду, — сказал сторонник этой точки зрения, — что нам следует вернуться к правлению Генриха".

Был поднят вопрос, до какого времени революция 1960 года оставалась прогрессивной. Один из участников высказал мнение, что эту революцию следует поддерживать как прогрессивную до 16 часов 12 июля 1963 года — именно в этот момент Старший Брат обнародовал указ об учреждении полиции мыслей. Кто-то заметил, что новая система была прогрессивной еще в августе 1963 года. "Вспомните хотя бы о бесплатном молоке для школьников", — начал он, но его тут же перебили: "Уже в мае 1963 года был запрещен "Гамлет"!" И никто не пожелал слушать историка, доказывавшего, что полиция мыслей, по крайней мере на первых порах, играла положительную роль.

Дискуссия дошла до этого места, когда в зал ворвались студенты из Университета аэронавтики и в большом волнении объявили, что пролы во главе с Мухаммедом Стэнли движутся на Лондон.

Историки сначала возмутились, что какие-то молодые люди — очевидно, узкие специалисты в области аэронавтики — смеют прерывать их волнующую дискуссию. Но в конце концов они поняли, что сама история все-таки важнее, чем дискуссия о ней, — история, которая только что ворвалась в кафе "Под каштаном".

— Ну вот, — шепнул я Амплфорту, сидевшему рядом со мной в президиуме, — завтра твой концерт вряд ли состоится. Но не унывай — скоро в твоем распоряжении будут микрофоны радио и телевидения Океании.

Мы отправились вручить правительству нашу программу и, может быть, даже отобрать у него власть. Сначала мы на всякий случай позвонили в Букингемский дворец. Там никто не брал трубку. Поэтому мы решили идти без предварительной договоренности. На улице за нами устремилась толпа, которая все росла. Когда мы дошли до дворца, площадь перед ним заполнили тысячи людей.

У входа не было обычно дежурившего там отряда полиции мыслей в черных мундирах и касках. Мы открыли главные ворота. Внутренней охраны тоже не было видно. В необычной тишине мы шли по коридорам первого этажа. Лестница была пуста, все двери распахнуты, телефонные провода перерезаны. В кабинетах руководителей партии на втором этаже царил хаос. Мебель была перевернута, в каминах дымились догорающие бумаги.

Мы переглянулись.

— Они сбежали, — прошептал Сайм.

— Они исчезли! — выкрикнул Уайтерс и всхлипнул от волнения. Я тоже плакал. Мы обнимались и целовались. Амплфорт кричал дрожащим голосом:

— Ребята! Океания свободна!

Мы выбежали на балкон второго этажа, чтобы сообщить эту новость лондонцам.

— Революция победила! Власть в руках АИР!

Внизу, на площади, толпа разрослась в бесконечное людское море. Я подумал, услышат ли они хоть что-нибудь— у нас не было даже мегафона.

— Ты должен говорить, — сказал я Сайму хриплым от волнения голосом. — У тебя громче получится.

— Нет, — возразил он, — это твой день.

Мы стояли в замешательстве, словно пытаясь уступить друг другу славу этой великой победы, как вдруг из репродуктора, установленного на крыше дома напротив, раздался голос. Это был мягкий, бархатный голос с легким иностранным акцентом. Услышав его, мы поняли, что захватили власть слишком поздно.

55. Обращение Мухаммеда Стэнли по радио к народу Лондона 2 сентября 1985 года

Дорогой английский народ! Вы меня не видите, но я все вижу в окно. Я вижу, что дует прохладный ветер и что вам холодно, поэтому я буду говорить недолго.

Мы свергли кровавую диктатуру Старшего Брата и его наследников. Правительство неверных сбежало, захватив с собой весь денежный запас страны. Но это неважно! Чтобы успокоить вас, объявляю, что создан и взял власть в свои руки Английский комитет разумно мыслящих рабочих. Преступники будут наказаны, но порядочным людям ничего не грозит. Все мы равны перед Аллахом. Наша программа — не политическая программа, это программа ислама и свободы.

Теперь всем хватит хлеба и мяса и не будет войн. Долой империю! Да здравствует Англия! Демократическая мусульманская религия, которая вобрала в себя лучшие принципы христианства, иудаизма и коммунизма, но отвергла их заблуждения, воссияет в своем древнем величии.

Океания рухнула. Все позволено! Идите куда хотите, думайте о чем хотите. Но, пожалуйста, не делайте глупостей. Завтра в это же время я снова буду говорить с вами.

Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Да святится имя твое, отче наш иже еси на небесех! Шма Исраэль, Адонай Элохейну, Адонай Эхад! Эй, ухнем! Будьте счастливы! Аллах акбар!

56. Смит — о днях революции[83]

Я не спал уже четверо суток. Весь день и большую часть ночи я провожу на улицах. Я не чувствую усталости. Я не испытываю ни голода, ни жажды. Я не один.

Я иду по середине улицы, проталкиваясь сквозь толпу. Кто-то останавливает меня, обнимает, целует.

— Мы победили! — шепчет он мне в ухо. Я никогда не видел этого человека.

Я хлопаю кого-то по спине.

— Слыхал? Они смылись!

— Да, — отвечает он и протягивает мне бутылку виски. Он мой брат.

Толпа похожа на пьяного слона, бьющего хоботом направо и налево.

— Да здравствует толпа! — кричит кто-то, и целый хор отвечает:

— Да здравствует толпа!

Появляются шахтеры в своих спецовках и с лампами. На плечах у родителей сидят дети, держа в руках воздушные шарики.

На бульваре Победы какой-то молодой человек под громкие аплодисменты срывает табличку с названием и прибивает к углу дома новую: "Бульвар Поражения". На следующий день все улицы, площади и учреждения, прежде носившие имя Победы, называются уже «Разгром», "Фиаско", «Хаос», "Разорение" или как-нибудь еще в этом роде.

На углу раздают вареные сосиски с томатным соусом. Тут же выстраивается очередь. Продавщица с мегафоном в руке успокаивает ее: "Всем хватит. Это подарок Лондону от флота". Хлеба нет, горчицы тоже. Но это не имеет значения: сегодня все и так вкусно.

Огромная толпа стоит перед заводом телекранов. Со двора доносится грохот и звон осколков. Там топорами рубят аппараты. Странно — на лице у них нет гнева, только удовольствие и детская радость. Кто-то бросает телекран в стену.

— Вот вам за ненависть, вот за физзарядку! — кричит он. Экран с жалобным звоном разлетается вдребезги.

На Пиккадилли-Серкус люди смотрят представление кукольного театра. Одна кукла изображает Старшего Брата, другая — Старшую Сестру. Он пытается трахнуть ее в зад, но ничего не получается.

— Не сердись, дорогая, — жалобно кряхтит диктатор, — из-за этих государственных дел я окончательно стал импотентом.

— Ничего, Старший Брат! — кричит ему кто-то из публики. — Вот придет Голдстейн, он ей вдует!

Дикий хохот.

На другой стороне площади пляшут шотландцы в своих национальных костюмах, которые до сих пор были запрещены. Зрители восхищаются их юбками, которые теперь, вероятно, войдут в моду по всей Англии. Грустные звуки волынки плывут в воздухе.

К Вестминстерскому аббатству движется необычная процессия. Это больные, вырвавшиеся на волю из Лондонского сумасшедшего дома. Они волокут с собой врачей и сестер в смирительных рубашках.

— Они были плохие христиане, — говорит бывший больной, — теперь их надо заново окрестить. И он начинает поливать их из ведра.