Впечатление осталось очень сильное... Думал отдохнуть -- не получилось. Было какое-то состояние полного отключения от всего остального, поглощенности лишь музыкой. Для меня это было как открытие... Наверное, мое тогдашнее состояние как-то соответствовало этой музыке. И Раиса Максимовна точно так же ее восприняла. Когда мы встретились после концерта с К. Аббадо -- он сам захотел этого, и мы тоже хотели, ведь это сейчас мировая величина, дирижер номер один, -- то Раиса Максимовна ему сказала: знаете, я потрясена этой музыкой... И спрашивает: как вы трактуете финал? У меня, говорит, осталось ощущение безысходности... Он запротестовал -- нет, нет, есть выход. Он понял ее состояние. И снова повторил: есть, есть выход.

Симфоническая музыка -- это, может быть, наиболее высокая форма абстракции, философского обобщения. Я воспринимаю настоящую музыку как выражение философских позиций, размышлений, исканий. Там у Малера есть такие места, особенно в первой части, когда звучат виолончели и альты, и это потрясает, ты просто долго не можешь выйти из этого состояния. И это словами не выразишь, никогда не выразишь.

В музыке Малера звучит тема жизни и смерти -- я так воспринял. Тема борьбы, трагической борьбы. Есть просветление, но все на фоне борьбы. И я думаю: так ведь и в жизни -- если нет движения, то все, это конец. А раз есть движение -- то всегда в нем есть и противоборство, противоречие... Умение передавать это в музыке, свойственное таким композиторам, которые ощущают, воспринимают драму своего времени, своей эпохи, -- это, конечно, огромное достижение человеческого духа. Малер это сумел. А Вагнер! Я ведь только в последние годы прослушал несколько вагнеровских записей. Какие вещи, какой композитор! Могут сказать, что оптимизма, уверенности он не прибавляет, скорее сомнений. Но человек остается человеком и способен сделать все, выбраться из любого кризисного состояния, пока может и ему позволяют размышлять, думать, творить. А мы вот были скованы, нас эта система держала в узде, мы были подавлены интеллектуально, закомплексованы, и, конечно, нам было не до Вагнера. Все должно было быть просто, как дважды два -- четыре.

Если же говорить о чтении... Был такой исследователь, историк, хорошо владевший пером, -- Валишевский, поляк. О нем высоко отзывался Лев Толстой. Так вот, как раз в декабре я читал его книжку "Смутное время". После Ивана Грозного страна осталась в таком состоянии, с такими страстями, с такими баталиями, что это время и государство требовали сильной власти. Грозный удерживал государство жестокостью. Старший сын погиб от его руки. Престол занял младший сын Федор Иоаннович, которого считали блаженным. А государство требовало колоссальной воли, огромных способностей. И вот начинаются процессы, которые получили название Смутного времени.

Для меня такое чтение -- это процесс познания, размышлений. Иногда одна фраза может натолкнуть на далеко идущие выводы, раздумья. Потом к ним снова и снова возвращаешься, сопоставляешь, сравниваешь. Моя обычная привычка -читаю сразу несколько книг. Примерно тогда же читал интересную книгу нашего историка Авреха "Реформа Столыпина". Еще несколько книг -- не буду все перечислять...

Жизнь политика практически не делится на "рабочее" и "свободное" время. Независимо от того, где я нахожусь, -- это всегда и процесс размышлений, всегда и работа, она продолжается в разных формах. В одном случае я в своем кабинете провожу какие-то совещания, на них обсуждаются, готовятся или принимаются решения. Это -- одна сторона. Другая -- это встречи с отдельными людьми. Такие встречи очень важны для того, чтобы, как говорится, держать руку на пульсе. Особенно в переломные моменты. Что думают, как себя чувствуют рабочие, как себя чувствует интеллигент, как крестьянин, а как новые эти люди, предприниматели, как их воспринимают, в каком вообще состоянии общество.

Главное, конечно, это все время получать живую информацию, иметь каналы обратной связи, чтобы видеть, чувствовать, что твоя политика дает, а в чем ее слабости, в каких коррективах она нуждается... Это непрерывный процесс. А вечерние, домашние, ночные занятия -- это все-таки чтение. Читать надо, и читать много. Покидая вечером свой кабинет в Кремле, я всегда брал с собой кипу аналитических документов, газет, журналов. Старался вникнуть, что говорит наша пресса, телевидение, как они оценивают те или иные события, хотя практически не имел, конечно, возможности прочитать или посмотреть все, что нужно было бы. И наконец, пометки, наброски, подготовка к предстоящим встречам, знакомство с материалами -- все это работа.

Сейчас у меня больше таких возможностей. Сожалею ли я о том, что пришлось оставить пост Президента? С первого дня пребывания у власти я начал сознательно распределять ее. Я не дорожу властью ради власти. Сейчас, в новом моем положении, у меня большие планы. Я получаю много предложений, в том числе от моих иностранных друзей, но сосредоточу свою деятельность здесь, в России.

Меня однажды спросили: почему Вы приняли премию Мартина Лютера Кинга, она ведь не самая престижная? Вам же предлагали множество других почестей. Потому что мне близко его восприятие мира. Правильно: власть -- дело преходящее и не лучшее. Если бы это была "высшая ценность" -- не нужна была бы мне, отдал бы ее всю. Главное другое: возродить эту страну, в которой заключен огромный мир -- исстрадавшийся, измученный, деморализованный, возродить его к нормальной жизни, возродить ощущение человека человеком. Послесловие

Я закончил работу над книгой в феврале. Драматические события последних месяцев 1991 года уходят в историю, а жизнь продолжается, и мы находимся сегодня в совершенно новой ситуации.

Я остаюсь приверженным идее глубоко реформированного Союза как целостного государственного образования. Не могу согласиться, что распад Советского Союза был предопределен, неизбежен, поскольку-де "имперский" характер унитарного государства препятствовал обретению подлинного суверенитета республиками. Если это и была империя, то совсем особого рода: не было господствующей нации, господствовала тоталитарная административно-распорядительная система, которой были подчинены все народы Союза.

Логика перестройки неумолимо вела к подлинной независимости, отвечающей воле и коренным потребностям народов. Но это должно было произойти в контексте и взаимосвязи со всеми социально-экономическими преобразованиями страны. Ибо только в этом случае процесс суверенизации прошел бы наименее болезненно -- в такой стране, где степень интегрированности давно переросла в "монолитность". Именно поэтому я все время настаивал: нельзя допустить хаотического распада страны. Эта мысль и это беспокойство лежали в основе моей формулы о "Союзе Суверенных Государств", которая первоначально встретила поддержку большинства руководителей нынешних независимых государств.

Мы многое сделали, чтобы предложить народу адекватную политику. Но многое и недооценили. В частности, силу национальных чувств и устремлений, но также и то, как национализм умеет использовать реально существующие социальные, политические, культурные и иные проблемы. Оказывается, в памяти народов не стерлось, какая судьба многих из них постигла при сталинизме, как тогда (да и потом) кромсались границы, попирались национальная культура, обычаи, язык, превращались в декорацию, в формальность политические права меньшинств, автономий. Стоило обществу вдохнуть кислород демократизации -старые обиды вырвались наружу. И все же в основном удавалось через предложенные реформы придать национальному возрождению более или менее мирную направленность. Мы были уже на пороге подписания Договора о Союзе. Путч сорвал это. Приверженцы тоталитарного, бюрократического централизованного государства не приняли идею нового Союза и пошли на крайние шаги.

Я утверждаю, что эта идея была жизнеспособной. Даже несмотря на августовский путч, который резко подстегнул дезинтеграционные тенденции, нам удалось выйти на знаменитое заявление "10+1" и на формулировку краеугольных принципов обновленного Союза. Но, к сожалению, события пошли по другому руслу. Если воспользоваться выражением Линкольна, мы уподобились тем, кто меняет лошадей и колеса кареты посреди бурной реки.