Меня ознакомили с проектом заявления. Сразу же я подумал о том, что сама грандиозность задуманного плана исключала возможность немедленного его осуществления. Бросалось в глаза то обстоятельство, что если и признать целесообразность слияния Англии и Франции, то невозможно путем одного лишь обмена нотами объединить в одно целое, пусть даже в принципе, обе эти страны с их учреждениями, интересами и владениями. Даже те пункты проекта, которые могли быть практически решены, как, например, вопрос о совместных военных усилиях, потребовали бы длительных переговоров. Но это предложение английского правительства правительству Франции явилось бы выражением солидарности и само по себе могло иметь вполне реальное значение. А главное, я, так же, как Корбэн и Монне, считал, что в том критическом положении, в каком находился Поль Рейно, этот проект мог явиться для него моральной поддержкой и аргументом против министров его кабинета, настаивавших на прекращении борьбы. Вот почему я согласился убедить Черчилля поддержать данный проект.

Утром было очень много всяких дел. Прежде всего я урегулировал вопрос относительно дальнейшего следования транспортного судна "Пастер", которое везло из США тысячу 75-миллиметровых пушек, несколько тысяч станковых пулеметов и боеприпасы. В связи с докладом нашей военной миссии я приказал изменить маршрут этого судна, находившегося уже в пути, и доставить груз не в Бордо, как предполагалось, а в один из портов Великобритании. Учитывая обстановку, ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы этот ценнейший груз попал в руки врага. И действительно, пушки и пулеметы, доставленные "Пастером", позволили перевооружить английские войска, которые потеряли под Дюнкерком почти все свое вооружение.

Что касается переброски наших войск, то со стороны англичан я встретил искреннюю готовность помочь нам судами и обеспечить безопасность морских перевозок. Причем всю подготовку к этой операции должно было провести английское министерство военно-морского флота совместно с нашей военно-морской миссией, которую возглавлял адмирал Одандаль. Но было совершенно очевидно, что никто в Лондоне уже не верил в способность официальной Франции воспрянуть духом. Встречи с различными деятелями убедили меня, что во всех своих планах наши союзники исходят из неминуемого отказа Франции от продолжения борьбы в самом ближайшем будущем. Всех особенно беспокоила судьба нашего флота. Мысль об этом буквально ни у кого не выходила из головы. При встрече с англичанами в эти напряженные часы каждый француз чувствовал на себе вопрошающий взгляд или слышал прямо поставленный вопрос: "Что будет с вашим флотом?"

Об этом же думал и английский премьер-министр, когда я вместе с Корбэном и Монне завтракал с ним в "Карлтон клаб". "Что бы ни случилось, обратился я к нему, - французский военно-морской флот добровольно сдан не будет. Сам Петен на это не согласится. К тому же флот - это владение Дарлана, а феодал своего владения никому не уступает. Однако гарантию того, что французский военно-морской флот никогда не попадет в руки к немцам, могло бы дать только одно условие: продолжение войны нами. В этой связи я должен признаться, что позиция, которую Вы заняли на совещании в Туре, меня неприятно поразила. Сложилось такое впечатление, что Вы ни во что не ставите наш союз. Ваша уступчивость играет на руку тем из наших людей, которые склоняются к капитуляции. "Вы же видите, что нас к этому вынуждают, - говорят они. - Сами англичане против этого не возражают". Нет! Вовсе не так должны Вы действовать, чтобы оказать нам поддержку в момент величайшего кризиса".

Мне показалось, что Черчилль заколебался. Он о чем-то посовещался с начальником своей канцелярии майором Мортоном. Я подумал, что в последний момент он хочет принять меры, чтобы изменить свое прежнее решение. И, может быть, именно по этой причине спустя полчаса в Бордо английский посол явился к Полю Рейно и взял обратно ранее врученную ему ноту, в которой английское правительство в принципе соглашалось с тем, чтобы Франция запросила у немцев, на каких условиях они готовы заключить перемирие.

Затем я коснулся проекта объединения обоих наших народов. "Лорд Галифакс уже говорил мне об этом, - сказал Черчилль. ~ Но это дело чрезвычайно сложное". - "Верно, - ответил я. - Поэтому осуществление такого плана потребовало бы много времени. Но сделать заявление по этому вопросу можно немедленно. При существующем положении вещей Вы не должны пренебрегать ничем, что могло бы поддержать Францию и способствовать сохранению нашего союза". После короткой дискуссии премьер-министр согласился со мной. Он тут же дал указание созвать английский кабинет и отправился на Даунинг-стрит председательствовать на его заседании, Вместе с ним туда же поехал и я. Пока шло заседание Совета министров, я и французский посол в Англии находились в комнате, расположенной рядом с залом заседаний. Связавшись тем временем по телефону с Полем Рейно, я предупредил его, что по договоренности с английским правительством рассчитываю еще до вечера направить ему очень важное сообщение. Он ответил, что в связи с этим перенесет заседание Совета министров на 17 часов. "Но больше откладывать, - сказал он, - я не смогу".

Английский кабинет заседал два часа. Время от времени из зала заседания выходил тот или иной министр, чтобы уточнить с нами, французами, нужный вопрос. Но вот наконец вышли все министры во главе с Черчиллем. "Мы согласны!" - заявили они. И действительно, если не считать деталей, составленный ими текст заявления ничем не отличался от того, который мы им предложили. Я тут же вызвал по телефону Поля Рейно и продиктовал ему текст документа. "Это очень важно! - заметил председатель Совета министров. - И я немедленно воспользуюсь этим на заседании, которое начнется с минуты на минуту". В нескольких словах я постарался, как только мог, ободрить его. Черчилль взял трубку: "Алло! Рейно! Де Голль прав! Ваше предложение может иметь очень важные последствия. Нужно держаться!"

Затем, выслушав ответ французского премьера, он сказал: "Итак, до завтра, до встречи в Конкарно!"

Я простился с Черчиллем. Он предоставил мне самолет для того, чтобы я мог немедленно вернуться в Бордо. Мы условились, что самолет останется в моем распоряжении, так как события, возможно, заставят меня еще раз вернуться в Англию. Черчилль сам должен был выехать поездом, чтобы затем на эсминце направиться в Конкарно. В 21 час 30 минут я приземлился в Бордо. На аэродроме меня встречали полковник Юмбер и Обюртэн, сотрудники моей канцелярии. Они сообщили мне, что председатель Совета министров подал в отставку и что президент Лебрен поручил маршалу Петену сформировать правительство. Это предвещало явную капитуляцию. Я тут же принял решение уехать завтра утром.

Я отправился к Полю Рейно и увидел, что он не питает иллюзий относительно последствий прихода к власти маршала Петена. Но в то же время он производил впечатление человека, почувствовавшего облегчение от того, что с него свалилась такая огромная ответственность. Он показался мне человеком, потерявшим всякую надежду. Лишь очевидцы могут понять, что представляло собой бремя власти в этот ужасный период. На протяжении многих напряженных дней и бессонных ночей председатель Совета министров чувствовал на себе всю тяжесть ответственности за судьбу Франции. Ибо глава правительства всегда одинок под ударами судьбы. Ведь именно Полю Рейно пришлось пережить все этапы нашего падения: прорыв немцев под Седаном, дюнкеркскую катастрофу, эвакуацию Парижа, панику в Бордо. Однако он возглавил правительство лишь накануне наших несчастий, абсолютно не имея времени для того, чтобы встретить их во всеоружии. Еще задолго до этого он выступал за такую военную политику, которая помогла бы избежать катастрофы. Он встретил бурю с душевной стойкостью. Ни разу в эти драматические дни Поль Рейно не потерял самообладания. Никогда он не горячился, не возмущался, не жаловался. Трагическое зрелище представлял собой этот выдающийся человек, незаслуженно раздавленный огромными событиями.