Какой-то гражданин, поставив голые ноги в таз с горячей водой, пристально смотрел на меня. На его лице выразилось смущение, перешедшее затем в испуг. По-видимому, он узнал меня, и теперь осталось только однои мне узнать его.

Мое сознание вдруг заволоклось туманом ужаса, словно я снова сидел напротив своего насмешливого и скептичного следователя в колчаковском подвале.

- Штабс-капитан Новиков? - спросил я его тихо, почти шепотом.

Он вскочил, поспешно накинул на свои косматые обезьяньи ноги брюки, набросил на еще не просохшее тело пиджак и выбежал из предбанника.

Был ли он? Может, мне все это почудилось? Но о том, что он тут только что сидел, напоминал таз с горячей водой, забытые на скамейке кальсоны и сорочка и шелковые порядочно заношенные носки, которые он так и не успел натянуть, очевидно надев полуботинки на босую ногу.

Я выскочил из предбанника и нерешительным, сомневающимся голосом испуганного интеллигента крикнул:

- Держите его!

Банное эхо повторило мой возглас с явным преувеличением и насмешкой.

Несколько голых и полуголых личностей выскочило из предбанника.

Из окошечка кассы высунулась удивленно-злорадная физиономия незаконного сына русского классика:

- Что? Обокрали? Вытащили бумажник?

Мне некогда было отвечать на его вопросник. Я выбежал на улицу, но Новикова не было видно, - только спины и лица прохожих, которым не было никакого дела ни до меня, ни до него. Не то он уже скрылся в какой-нибудь парадной, не то вскочил на ходу в трамвай.

Побродив по Среднему проспекту и посидев в скверике возле Тучкова переулка, я долго ждал, что случай (словно случай любит повторяться) снова вынесет его ко мне из мглы большого города, из многочисленных дворов и парадных. Но случай не любит повторений. Из парадных выходило много людей, иные были похожи на него, но только на дальнем расстоянии, а приближаясь, словно в насмешку, вдруг обретали совсем другое лицо и Другую фигуру. Оптический обман долго дразнил мое нетерпение, играя со мной в игру, которая скоро мне надоела. И я решил идти в ближайшее отделение милициизаявить.

Начальник милиции терпеливо и внимательно слушал меня в своем кабинете, затем, почему-то помрачнев и нахмурившись, спросил:

- А вам не могло показаться?

- Могло, - ответил я, - в предбаннике было темновато и сыро. Да и глядели мы друг на друга полминуты, не больше. Но объясните, пожалуйста, зачем он кинулся от меня как сумасшедший, даже забыв надеть кальсоны и натянуть носки?

- А какие были носки? Не запомнили?

- Носки обыкновенные, не то серые, не то коричневые. Не помню. Они, наверное, и сейчас там валяются, на полу, рядом с тазом, - ответил я.

- Надо было проверить. Для нас важны не слова, а факты, сказал он, озабоченно глядя почему-то только на мой подбородок.

- Факты! Факты! - с раздражением повторил я. - А что такое факты, если вдуматься в их смысл?

- Факты, - сказал начальник милиции, - это то, против чего не попрешь.

- Так значит, вы сомневаетесь? - спросил я, не скрывая обиды.

- Допустим, немножко и сомневаюсь. Без сомнения нам нельзя. Это наша работа во всем сомневаться, все проверять.

Он вынул кожаный портсигар, предложил мне папиросу и закурил сам.

- В чем же вы сомневаетесь?

- Пока я об этом умолчу. Подумаем вместе с вами. Обсудим. А потом уже сделаем выводы. В нашем деле с выводами нельзя спешить. Кстати, как ваше имя и отчество?

- Михаил Дмитриевич.

- Утверждаете, что сидели в колчаковской тюрьме. Весьма вас за это уважаю. Сам не успел сидеть по причине возраста, хотя в гражданской войне и участвовал. А до этого чем занимались?

- Летал.

- Летчиком были? В каком году? В какой армии? На каком фронте?

- Как вам сказать... Я был не летчиком.

- А кем?

- Космонавтом.

- Космонавтом? Как это понять? Слово не совсем знакомое. Если можете, разъясните.

- Может, лучше не разъяснять?

- А это почему ж? Сейчас незнания никто не стыдится, а все стремятся поскорей ликвидировать его. Я хоть гимназию и университет не кончал, но от роду понятлив. В школе по математике пятерку имел.

- Тут ваша пятерка не поможет.

- Думаете, не смогу уяснить?

- Вряд ли, - сказал я, - дело в том, что я летал к звездам.

- К звездам? В каком же это смысле?

- В самом реальном. Со скоростью почти света.

- Обождите. Не спешите. Все это мы потом уясним. А как насчет здоровьичка? Не болели нервным расстройством, столько пережив за время пребывания в белогвардейском застенке?

- Давайте замнем эту тему, - сказал я, - насчет здоровья, больших скоростей и звезд. И поговорим о делах земных.

- Так будет лучше, - согласился начальник милиции, - а то вон куда вас занесло. Подумал, уж не сбежали ли вы с Канатчиковой дачи. Но все-таки удостовериться кое в чем не мешало бы. А то в голове беспорядок, ералаш. Вы утверждаете, что в бане встретили подозрительного человека, по вашему предположению, бывшего белогвардейца. Не так ли?

- Так.

- А зачем вы начинаете вести странный разговор о звездах, к которым якобы вы летали? Это для чего?

Вопрос начальника милиции поставил меня в тупик. Я долго смотрел на стену, где висели стенные часы и милицейская шинель, как смотрит ученик на доску, где мелом написана задача, которую никак невозможно решить, с какого конца ни подойди.

Молчал и начальник. Мы словно состязались, кто кого перемолчит.

Наконец он посмотрел на часы и снова, обернувшись ко мне, задал вопрос:

- При чем тут звезды, которые, я полагаю, от нас слишком далеко, чтобы к ним можно было летать?

- Так ведь дело идет не о настоящем, а о далеком будущем.

- В первый раз встречаю человека, который так ловко умеет заговаривать зубы. Меня будущее не интересует, особенно когда я на работе. Когда я на работе, меня волнует только настоящий момент.

- А как быть с бывшим штабс-капитаном Новиковым, сотрудником колчаковской контрразведки?

- Мы им займемся. Наведем справки. Его личность потребует выяснения, проверки. А вы оставьте на всякий случай ваш адресок.

19

Нахлопотавшись и набегавшись, я решил сделать маленькую передышку и зашел в ресторан на углу Среднего проспекта и Восьмой линии.

Играл оркестр. Пахло пожарскими котлетами, пролитым красным вином и грибным соусом.

За столиком в углу у окна сидела Офелия со своим знаменитым старцем, который в своей бархатной шапочке и со своей величавой бородой действительно имел отдаленное сходство с Тицианом.

Василеостровский Тициан смотрел влюбленным взором на существо, химерическую природу которого он едва ли осознал так скоро. Глаза Офелии, эти поистине русалочьи глаза, сразу же увидали меня, и голос с мелодично-хрустальными интонациями, голос гоголевской панночки, завороживший в свое время философа Хому Брута, самого эмоционального и увлекающегося из философов, окликнул меня.

Я подошел к их столику.

- Вы знакомы? - спросила она, все еще играя своим голосом и глазами, которые с полунасмешливой издевкой смотрели то на меня, то на знаменитого художника, словно мысленно сравнивая нас и намекая на мое ничтожество по сравнению с новым Тицианом, чье величие она охраняла от простых смертных.

Василеостровский Тициан барственно посмотрел на меня и снисходительно усмехнулся.

- Познакомься, Миша, - сказала Офелия. - Это мой муж. А это, - она показала взглядом на меня почти великому художнику, - тот, о котором я только что тебе рассказывала.

Усмешка поползла по длиннобородой физиономии знаменитости и вдруг стала любезной.

- Садись за наш столик, Миша, - пригласила Офелия. - Мы искренне тебе рады.

Василеостровский Тициан зычным купеческим голосом позвал официанта и стал не торопясь, со знанием дела диктовать свой заказ, перечисляя закуски и вина.

Когда официант полуушел-полуубежал своей легкой профессиональной иноходью ресторанного мага, началась пауза, почему-то встревожившая меня. Я сидел за ресторанным столиком с таким чувством, будто столик причалил ко мне на волнах времени и сейчас отчалит, унеся заодно и этого величавого гражданина в бархатной шапочке, словно действительно снятой с головы настоящего Тициана, знающего толк в вине, в женщинах и в масляных красках, из которых можно создать всеот раздетой Венеры до одетого в вечерний сумрак дерева.