16

Утром Теодозия Петровна наметила поход по хозяйственным делам: в магазин за мастикой для полов, в молочный и хлебный, в сберкассу оплатить коммунальные услуги. Это она делала аккуратно, каждого третьего числа нового месяца, на следующий день после получения пенсии. Еще надо было зайти в переплетную мастерскую, - из старенькой, доставшейся еще от матери Библии, выпало несколько страниц, и Теодозия Петровна не могла допустить, чтоб гибла на ее глазах и от ее рук главная книга жизни.

Одевшись по погоде (сезонное ношение одежды было ей не указом), она собрала сумки, напихала в них целлофановые кулечки и направилась к двери Богдана Григорьевича. В коридоре у его порога стояла пара черных выходных туфель, начищенных до блеска. Обувь он всегда держал за дверью. Теодозия Петровна знала, сколько у Богдана Григорьевича костюмов (а их было всего два), сколько пар обуви (коричневые осенне-зимние утепленные ботинки, коричнево-желтые повседневные туфли и эти - торжественные, черные), знала по расцветкам его пять сорочек.

Наличие туфель, выставленных за дверь, подсказывало, что Богдан Григорьевич дома.

Она тихонько постучала и, дождавшись ответа, вошла. Он стоял на стремянке у книжных полок и рылся в какой-то папке. Теодозия Петровна быстрым подозрительным взглядом окинула комнату, будто проверяя, все ли тут как всегда и обычным ли делом занят хозяин.

- Так я иду, - сказала она.

- Бутылочку молока, два рогалика. Расчетная книжка, извещения за телефонные переговоры и деньги вон там, - указал сверху Богдан Григорьевич, словно отозвался на давно установившийся пароль "Так я иду".

Деньги, расчетная книжка, извещения лежали на столе, рядом с бумагами, папками.

Взяв то, что ей полагалось, Теодозия Петровна вышла.

Богдан Григорьевич услышал, как хлопнула дверь за Теодозией Петровной, и улыбнулся своим мыслям. Он хорошо изучил этот тип людей. При всей набожности, скромности, хозяйственности и очень избирательной доброте Теодозия Петровна была злопамятна, ограждала себя естественным для ее мышления удобным, понятным обывателю фарисейством и приспосабливала свою природную завистливость к обстоятельствам таким образом, чтоб окружающие не замечали. Ее легковнушаемость могла бы считаться безобидной, когда бы Бог дан Григорьевич не помнил, что подобная легковнушаемость, - как бикфордов шнур поджигает толпу, и та совершает безумства, кажущиеся ей праведными, а через столетия оказывающиеся безнравственными. И то, что Теодозия Петровна ревниво заботилась о Богдане Григорьевиче, не позволяло ему заблуждаться в ее истинных мотивах. Еще лет десять назад она надеялась, что одинокий, тихий, скромный сосед (Бог с ним, что попивает, отучит) женится на ней - такой же тихой, одинокой и скромной женщине, богомольной, хозяйственной, с хорошей репутацией у окрестных людей. Этого не случилось, но заветная мысль-надежда стала как бы постоянным ее будничным состоянием, вросла в сознание, как реальность, и обхаживая Богдана Григорьевича, Теодозия Петровна словно исполняла свой долг верной жены, верной перед Богом и законным мужем. "Инерция иллюзии, присущая опять же человеку из толпы", - как квалифицировал это Богдан Григорьевич. "Человек толпы" - термин, символ, которым Богдан Григорьевич пользовался очень давно, вложив в него всю свою социально-этическую неприязнь к Хаму, Мздоимцу, Погромщику, Вору, Фарисею, Лизоблюду, Убийце... "Теодозия убийца", - улыбнулся он, вспомнив ее умиротворенное лицо, когда она пекла пасхальные куличи или раскладывала один из своих любимых пасьянсов. Впрочем, всяко бывало, все зависит от мотивов и обстоятельств, а мотивация поступков изначально сложнее, нежели выглядит потом, когда вылезет из недр мозга на поверхность жизни... Да, тот тип людей, к которым он испытывал неприязнь, был ему понятен: их связывает Единомыслие, как антиподов необходимость в Инакомыслии - единственно надежной энергии, двигателе цивилизации. Теодозия не подозревает, что благодаря инакомыслию Христос и стал Христосом. И парадоксально, что "человек толпы" приник к его стопам...

Отыскав нужные бумаги, Богдан Григорьевич осторожно стал спускаться со стремянки, сел к столу читать, задумчиво покачивая двумя пальцами пресс-папье. Это было старинное тяжелое бронзовое литье. Ручкой служил клыкастый бронзовый же дикий кабан. Штуковину эту Богдан Григорьевич купил лет двадцать тому в антикварном, сравнительно недорого, да еще в комплекте с пачкой промокательной розоватой бумаги, удивившись тогда, как она, довоенная, могла сохраниться у владельца. Такой теперь не сыщешь. Он не знал, выпускают ли вообще сейчас, в век шариковых ручек, промокательную бумагу. Сам же пользовался только пером - хорошей американской авторучкой, которую ему подарил Голенок и Миня Щерба в день рождения, присовокупив два флакона паркеровских чернил.

Зазвонил телефон.

- Слушаю, - Богдан Григорьевич снял трубку. - Ты, Миня?.. В сорок первом?.. По-моему, что-то есть... Дислокацию и передвижение? Понял... Хорошо, посмотрю... Завтра дам ответ...

Затем Богдан Григорьевич снял свою вылинявшую фланелевую пижаму в продольных широких полосах, словно тюремное одеяние, переоделся и, сунув в холщовую сумку папку с бумагами, вышел из дому.

17

Сделав все покупки, Теодозия Петровна навестила приятельницу, с которой одновременно ушла на пенсию. Та обещала ей достать несколько мотков итальянской шерсти. Пили чай, беседовали тихо и степенно, и время текло незаметно, тем более, что вспомнить хотелось многих, многое оценить и прийти к согласию. Поцеловав на прощание подругу в щечку, договорившись встретиться в церкви Петра и Павла, Теодозия Петровна втиснулась с сумками в трамвай (был час пик) и уставшая добралась до дому. Своими ключами отперла входную дверь, проходя по коридору, бросила взгляд на дверь Богдана Григорьевича и не увидев у его порога туфель, поняла, что хозяин отсутствует.

Из запланированного на сегодня осталась только уборка комнаты Богдана Григорьевича - вытереть пыль и натереть полотером паркет. Наводить порядок на столе ей не разрешалось, только смахнуть пыль. Она не очень понимала, почему: книги, бумажки, папки разбросаны вроде как попало, а надо бы все стопочкой. Но у Богдана Григорьевича имелись свои представления о порядке на рабочем столе, он мигом находил все, что нужно, о чем не догадывалась Теодозия Петровна.

Разогрев на сковороде налистники и попив переслащенного чаю, она изучила телевизионную программу и была несколько огорчена тем, что по Центральному телевидению по казывали в повторе первую серию картины "Место встречи изменить нельзя", которую она хотела смотреть еще раз, а через пятнадцать минут по первой программе Варшавского телевидения начинался американский фильм "Сто винтовок". Утешение принесло то, что по второй программе в полночь Варшава показывала английский сериал "Изменчивая судьба капитана Ланкастера и Хубби Миллер". Так что до полуночи Теодозия Петровна надеялась разложить еще несколько пасьянсов.

Взяв две тряпки - влажную и сухую, - она отправилась убирать комнату Богдана Григорьевича. Начинала обычно справа от двери и дальше шла по кругу. Вытирая стол, касалась только тех мест, где ничего не лежало. Протерла бронзовое пресс-папье, держа его на весу, в который раз удивилась тяжести, и в который раз с интересом разглядывала бронзового кабана, ощерившего клыкастую пасть...

18

На субботу в райцентре Борятичи было назначено открытие мемориальной стелы в честь земляков-партизан и подпольщиков, погибших в годы войны.

Юрий Кондратьевич Кухарь имел несколько поводов для поездки в Борятичи. Во-первых, официально, - председатель Облсовпрофа, он был уполномочен бюро обкома партии, во-вторых, заседал на сессиях облисполкома, как депутат от Борятичинского района, а в-третьих, умерший пять лет назад старший брат Тимофей командовал крупным партизанским соединением в этих местах, погибшие были его люди. Почти до самой смерти работал Тимофей Кухарь председателем парткомиссии Подгорского обкома. Потому Юрий Кондратьевич Кухарь всегда чувствовал себя в Борятичах своим человеком и желанным гостем. С секретарями райкома и председателем райисполкома он был даже снисходительно по-свойски на "ты". Они, довольные, отвечали тем же - на "ты", но лишь с добавлением к его имени еще и отчества, что как бы поднимало его над ними на одну ступеньку...