– Мама, позволь мне хоть сесть рядом с корзиной и гладить птичку!

– Разрешите ей пересесть в другое кресло. Посмотрите, как она устала. Ее надо немного развлечь!

– Благодарю. Она действительно устала, ведь мы едем издалека, из Сан-Антонио[1] . Она все время была у меня умница, не капризничала. Хорошо, пусть она перейдет к вам.

Новый знакомый устроил малышку у окна, опустил шторы, чтобы цапля не улетела, поставил корзину на пол, достал птицу и посадил ее на колени леди Джейн.

– Взгляните, – сказал он ей, – я обшил кусочком кожи одну ногу, получилось нечто вроде браслета, за него можно закрепить длинную крепкую бечевку. Если ваша мама позволит вам принять от меня в подарок мою любимицу, вы, уходя из дому, будете привязывать ее бечевкой к креслу или к столу, и она в ваше отсутствие никуда не заберется, не набезобразничает и не ушибется.

– Но я ни за что ее одну не оставлю, – возразила девочка, – она всегда будет со мной.

– Все же если цапля вдруг потеряется, – продолжал пассажир, – я вас научу, как ее отыскать. – Он распустил одно крыло птицы и придержал его, положив на ручку леди Джейн. – Видите, она у меня словно меченая. Вот три черных креста, три родимых пятна – такие же и на другом крыле. Когда крылья сложены, кресты не видны. Цапля будет расти – и кресты будут увеличиваться. Если случится так, что вы надолго расстанетесь с птицей, то потом вы ее всегда узнаете по этим черным крестам.

– Значит, если мама позволит, мне сегодня же можно будет забрать ее?

– Конечно, корзина очень легкая, вы сами сможете ее нести.

– Знаете, – шепнула девочка, оглядываясь на мать, которая положила голову на спинку кресла и, по-видимому, задремала, – мне очень, очень хочется повидать мою собачку Карло, и кошку, и барашков, но я не жалуюсь маме – она все плачет.

– Какая вы молодец, что так заботитесь о своей маме! – заметил молодой человек, растроганный откровенностью малышки. Из деликатности он не стал расспрашивать ее о причине слез матери.

– У мамы ведь больше нет близких на свете, кроме меня, – продолжала леди Джейн шепотом. – Папа от нас ушел, и мама говорит, что он долго, долго не вернется. Он умер. Вот почему мы должны были оставить свой дом. Теперь мы едем в Новый Орлеан и будем жить там.

– А вы прежде бывали в Новом Орлеане? – спросил юноша, с нежностью глядя на белокурую головку, приникшую к его плечу.

– Никогда! Я никогда никуда не ездила. Мы жили в прериях[2] . Там остались и Карло, и кошка, и барашки, и мой пони Подсолнух. Его так назвали потому, что он золотистой масти.

– А я живу в Новом Орлеане, и у меня там тоже есть домашние животные, – сказал юноша и принялся их перечислять.

Леди Джейн забыла о своем горе и внимательно слушала его, но вскоре она опустила голову и заснула крепчайшим сном. Румяная щека прижалась к плечу молодого человека, руки обхватили голубую цаплю, будто девочка боялась, что птицу отнимут.

Под вечер вагон оживился. Заспанные пассажиры начали приводить себя в порядок и готовить багаж.

Леди Джейн не открывала глаз, пока сосед осторожно высвобождал цаплю из ее объятий и вновь помещал в корзинку. Но тут к малышке склонилась мать – узнать, действительно ли она так крепко спит.

Девочка очнулась и весело вскрикнула:

– Ах, мамочка! Я такой хороший сон видела! Я была дома, в прериях, и со мной гуляла голубая цапля. Как жалко, что это только сон!

– Душенька, поблагодари этого молодого джентльмена за то, что он был так добр к тебе. Мы подъезжаем к Новому Орлеану, а птица опять в корзинке. Встань, дай я приглажу тебе волосы и надену на тебя шляпу.

– Мама, а птичка? Можно мне ее взять с собой?

При этих словах их новый знакомый выразительно посмотрел на мать.

– Позвольте ей взять цаплю, – сказал он, обвязывая корзину веревкой. – Это будет для нее забава. Да и корзинка не тяжелая.

– Ладно, если уж вы решили отдать птицу в чужие руки, пусть Джейн возьмет ее.

Молодой человек протянул леди Джейн корзинку, и девочка с радостью приняла подарок.

– Ах, какой вы добрый! – воскликнула она. – Никогда вас не забуду! И с Тони ни за что не расстанусь!

Новый знакомый грустно улыбнулся: ему было жаль расставаться... не с любимой птицей – с милым ребенком, к которому он успел привязаться. Потом он невольно рассмеялся над восторженными словами девочки.

– Нам нужно на Джексон-стрит. Это, кажется, пригород? – поинтересовалась мать. – Нет ли остановки поближе городского вокзала, чтобы пораньше выйти?

– Конечно, есть. Вам можно выйти на станции Грэтна, мы будем там через пять минут. Вы переправитесь на другой берег реки на пароме и попадете прямо на пристань, откуда и начинается Джексон-стрит. Таким образом вы выиграете целый час. А экипажи там всегда стоят.

– Как хорошо! Мои знакомые меня не ждут, и мне хотелось бы добраться до них засветло. А от станции далеко до парома?

– Нет. И найти его очень легко.

Юноша хотел было предложить свою помощь и проводить мать с дочерью, но тут кондуктор распахнул дверь вагона и рявкнул:

– Грэтна, Грэтна! Кому выходить в Грэтне?

Кондуктор взял из рук у дамы в трауре чемодан и пропустил ее с девочкой вперед. Они быстро сошли с поезда. Молодой человек только минуты через три увидел их вновь: они торопливо шагали по пыльной дороге, ярко освещенной лучами заходящего солнца, и с улыбкой кивали ему. Он снял шляпу и помахал им; тогда мать откинула траурную вуаль и еще несколько раз кивнула ему, а девочка приложила пальцы к губам и послала ему воздушный поцелуй.

Паровоз свистнул, поезд тихо тронулся с места, и в памяти молодого человека запечатлелись две изящные фигуры – мать и дочь, спускающиеся к реке.

«Вот глупость! – с досадой думал он, вновь усаживаясь в кресло. – Почему я не спросил их фамилию или хотя бы адрес, где они собираются остановиться? Почему не проводил их? Как можно было отпустить измученную женщину с ребенком одних! Мать такая слабая, а ей пришлось нести чемодан. Какой я дурак! И крюк был бы мне небольшой, если б я проводил их. По крайней мере, я узнал бы, кто они такие! Неловко как-то было приставать к ним с расспросами!.. Ну почему я не сошел вместе с ними?! Ой, да они что-то забыли».

Юноша подошел к креслу, в котором сидела мать; из-под боковой подушки выглядывал молитвенник. Переплет из красной кожи, серебряные застежки, монограмма «ДЧ». Он раскрыл молитвенник. На титульном листе мужским почерком было написано: «Джейн Четуинд от папы. Нью-Йорк. Канун Рождества 1883 г.».

– «Джейн Четуинд»! Так, наверно, зовут мать. Вряд ли книга принадлежит девочке: ей лет пять, не больше. Нью-Йорк... Значит, они с севера; я так и думал... А вот и семейная фотография!

С фотографии на него смотрели отец, мать и дочь. У отца было открытое, мужественное лицо, мать – не бледная, не заплаканная – была свежа, привлекательна, с улыбкой на губах и веселыми глазами; девочка лет трех положила голову на плечо отца. Узнать ее было нетрудно: те же вьющиеся волосы, тот же ласковый взгляд.

Сердце молодого человека затрепетало от радости при виде детского личика, с первой минуты очаровавшего его.

«Как бы мне хотелось оставить фотографию себе, – подумал он, – но нельзя, фотография чужая. Бедная женщина – она будет горевать, что потеряла ее! Завтра же дам объявление в газете о находке. Может быть, так узнаю их адрес!»

На следующее утро читатели одной из ведущих местных газет увидели в разделе «Потеряно и найдено» странное объявление:

«Найден молитвенник в красном кожаном переплете с серебряными застежками и монограммой “ДЧ”.

Адрес: Голубая цапля, П. О. № 1121».

Это объявление появлялось ровно неделю в одном и том же столбце газеты, но на него никто не отозвался.