Все цивилизации нуждаются в мифологии, и многие создают свою собственную. Но поскольку греческая цивилизация лежала в основе западного общества и до недавних времен изучение греческой культуры было включено в систему западного образования, многие западные народы адаптировали греческие мифы и использовали их вместе со своими собственными, современными или историческими, легендами. Возглавили этот процесс римляне. Они, слегка адаптировав для себя греческий пантеон, поместив туда своих, римских богов, бесконечно воспроизводили греческие мифы в литературе и искусстве. Для Рима, как республики, так и империи, Греция считалась эталоном культуры и цивилизации: те, кто хотел продемонстрировать свои вкус и эрудицию, непременно украшали стены своих домов картинами, изображающими сюжеты из греческой мифологии, а после смерти их хоронили в мраморных гробах, украшенных сценами сражений греков и амазонок или изображением бога Диониса со своим традиционным окружением. Содержание римской поэзии также основано на греческой мифологии. Множество греческих мифов сохранились только благодаря Публию Овидию Назону, поэту эпохи Августа. В то же время его современник Вергилий обосновывал истоки римской цивилизации и славил ее процветание в эпической поэме «Энеида», действие которой начинается с разграбления Трои, эпизода, описанного в самом замечательном из всех греческих мифов.

Широкое распространение христианства ничем не ограничивало популярность мифов и их постоянное влияние на искусство, музыку и литературу. С возрождением интереса к античной классике в эпоху Ренессанса поэзия Овидия еще больше стала вдохновлять поэтов и художников. Его произведения были первыми классическими текстами, которые принесли пользу от изобретения печати в конце XV столетия. Они были широко переведены и составили фундаментальное наследие, оказывающее влияние на распространение и восприятие греческих мифов в последующие столетия. Еще в период Раннего Возрождения художники с удовольствием изображали языческие сюжеты из греческой мифологии рядом с обычными христианскими темами: так, сегодня в галерее Уффици во Флоренции полотна Боттичелли «Рождение Венеры» и «Афина Паллада и Кентавр» соседствуют с его же картинами, изображающими Благовещение и Мадонну. Начиная с эпохи Раннего Возрождения и до XVTII столетия Италия, и Рим в частности, была важным центром для художников, интересующихся классическим прошлым. Попасть туда стремились живописцы из всех стран, среди них, например, французы Никола Пуссен и Клод Лорен. И это неудивительно: художники, черпавшие вдохновение в искусстве античности и в искусстве христианском, находили в Риме и то и другое.

В Северной Европе классическая мифология никогда не имела большого влияния на изобразительное и прикладное искусство, но ее воздействие было сильно в литературе. Например, в Англии эпохи королевы Елизаветы классические тексты, и латинские, и греческие, переводились с огромным энтузиазмом, поэтому мифология стала весьма доступна поэтам той эпохи. В XVII столетии во Франции греческая трагедия получила современное звучание благодаря такому мастеру пера, как Жан Расин, который переложил на язык пьесы древние мифы о Федре, Андромахе, Эдипе и Ифигении.

Революционное развитие философской мысли в Европе XVIII столетия, в эпоху Просвещения, вызвало появление негативного отношения к греческой мифологии. Для этого времени характерным было презрение к фривольному стилю мифологического повествования и стремление основываться только на научных и философских достижениях Греции и Рима. Типичный показатель таких перемен – живопись Жака Луи Давида, и в частности его полотно «Смерть Сократа». Однако это практически не коснулось мифов, в которых изображена картина той давней эпохи. Они продолжали быть важнейшим источником исторических сведений для драматургов, и особенно для тех, кто писал либретто – например, для опер «Адмет» и «Семела» Генделя, «Идоменио» Моцарта и «Ифигения в Авлиде» Глюка.

К концу XVIII столетия, во всех направлениях культуры взял верх романтизм и интерес к Древней Греции вновь возрос. Это было связано еще и с тем, что Греция, так же как и Италия, стала важным пунктом в большом путешествии по классической Европе. Наиболее практично мыслящие представители европейской творческой молодежи, посещавшие эгейские берега, вроде архитекторов Джеймса Стюарта и Николаса Реветта, возвращались домой, чтобы воздвигнуть под северным небом архитектурные сооружения на основе стилей и пропорций греческих творений.

Богатое воображение позволило им с новых позиций взглянуть на те сцены, которые они видели в Греции, переосмыслить сюжеты и затем изобразить образцы классического прошлого в произведениях новой большой «греческой» волны в литературе и искусстве.

В Англии, например, популярность греческой мифологии достигла пика в XIX столетии. Это был период новых переводов греческих трагедий и Гомера, а они в свою очередь вдохновили современных поэтов. Ките, Байрон и Шелли обязаны многими своими сюжетами именно классикам, да и вообще, трудно найти поэта XIX столетия, который бы не пользовался этими сюжетами. Увлечение эллинизмом увенчанного лаврами поэта королевы Виктории лорда Алфреда Теннисона было таким сильным, что даже созданные им портреты, наиболее типичный из которых изображает английский двор времен короля Артура, наполнены атмосферой эпохи Гомера. Классическая мифология вдохновила его на создание нескольких поэм. Так, «Пожиратели лотоса» – глубоко романтическое видение, одновременно и экзотическое, и удручающее, рассказывающее о событии, очень кратко затронутом в «Одиссее»; его Одиссей (в «Улиссе») воплощает в себе черты и греческого героя, и беспокойного джентльмена Викторианской эпохи. Господство «греческого стиля» в искусстве привело к тому, что в 1816 году лорд Элджин[59] купил ряд античных скульптур из Парфенона, привез их в Великобританию и продал в Британский музей. Сегодня романтизм многих «греческих» картин таких художников, как лорд Фредерик Лейтон или сэр Лоренс Алма-Тадема, вызывает улыбку, но тогда эти полотна воспринимались всерьез как частичное воплощение духа Эллады.

Такое доброе викторианское отношение к эллинизму было разрушено Первой мировой войной. Многие из молодых людей, переплывших Дарданеллы, чтобы умереть в Галлиполи[60], видели себя или воспринимались их друзьями как воплощение греческих героев, которые сражались и погибли за Трою. Но в конце концов война разрушила эти иллюзии. Как позднее написал один из оставшихся тогда в живых писатель Рональд Нокс: «Большой бог, как и мир, в котором он жил, умер, и мы никогда не сможем восстановить его. Я понял это, когда увидел Геллеспонт. Это не вызвало во мне воспоминаний о судне „Арго“ или об агонии Трои… Это было место, где жили совсем другие люди, вместо тех, кто боролся и умер там пятнадцать лет назад, людей моей собственной страны, говорящих на моем языке».

Однако полностью интерес западноевропейцев к греческой мифологии в то время не исчез. Одной из наиболее интригующих идей, родившихся в XX столетии и связанных с греческой мифологией, стала концепция Зигмунда Фрейда, «отца» психоанализа. Греческие мифы, наряду с другими аспектами классического прошлого, были для него очень важны, поскольку он считал, что в них воплотились универсальные человеческие проблемы. Фрейд воспринимал их как предвестие и подтверждение его теории; в его опубликованных письмах мы встречаем множество упоминаний о мифах. Например, свою технику извлечения неосознанных желаний пациентов он сравнивал с тем, как Одиссей общался с призраками, встретившимися ему в подземном мире, – он побуждал их к разговору, давая пить жертвенную кровь. Именно Фрейд сделал имя Эдипа широко известным, назвав им комплекс, который, как он утверждал, есть у большинства маленьких мальчиков, глубоко влюбленных в своих матерей и, как следствие, сильно ревнующих их к своим отцам. Фрейд считал, что этот комплекс был свойствен и ему, да и в других отношениях он идентифицировал себя с Эдипом, «загадки разгадавшим». Фрейд был страстным коллекционером греческих, римских и египетских произведений культуры и искусства. Его друзья и пациенты, кажется, не упускали случая подарить ему какое-нибудь изображение Эдипа или Сфинкс. На его пятидесятилетие коллеги преподнесли ему в дар медальон с портретом юбиляра на одной стороне и изображениями Эдипа и Сфинкс на другой. На медальоне была начертана цитата из трагедии Софокла «Эдип-тиран»: «Он, загадки разгадавший, он, прославленнейший царь»[61].