На следующее утро он заставил себя прежде всего тщательно осмотреть каждый уголок зала. Этой женщины нет! Она не явилась. На следующий день было воскресенье. К утру понедельника это происшествие почти совсем стерлось из памяти судьи Белливера, оставив лишь неприятное ощущение, какое бывает после дурного сна. Кроме того, он снова вернулся к своим прежним обязанностям в суде Королевской Скамьи, и уж, конечно, ни одна женщина не станет слушать разбор скучнейших дел ради одного только удовольствия досадить ему.

Однако первое, что он увидел, войдя в зал, была улыбка этой женщины, и это сильно его встревожило. Мысль о том, что он снова увидит ее, как только взгляд его начнет блуждать, лишила его безмятежного спокойствия, столь необходимого для разбора дел в суде Королевской Скамьи.

На другой день повторилось то же самое, на третий - то же.

Вечером третьего дня, за обедом в своем клубе, он, стараясь заглушить досаду, обдумывал, как ему избавиться от этой докуки. До пасхальных каникул оставалось всего две недели, но если в течение двух недель ежедневно испытывать такое раздражение, можно просто заболеть. Он уж больше не думал о том, чтобы удалить эту женщину из зала или обвинить в неуважении к суду это слишком напоминало бы Короля Червей из "Алисы в стране чудес". К тому же, а вдруг она, подобно Чеширскому коту, исчезнет, а улыбка останется? Ведь ему действовал на нервы не столько вид этой женщины, сколько ее улыбка, смысла которой он никак не мог разгадать. Что же в таком случае остается делать? Пойти к этой женщине, встретиться с нею лицом к лицу? Невозможно! Это несовместимо с его саном.

Написать ей? Тоже не подобает.

Заболеть и устроить себе передышку? Это значило бы позволить ей торжествовать победу!

Попросить кого-либо из друзей вмешаться? Нет. Он не мог признаться в своей слабости даже другу.

Надеть темные очки? Тогда перед ним будут расплываться лица адвокатов и свидетелей, улыбка же ее ничуть не потускнеет. Она уже настолько впилась ему в мозг, что избавиться от нее таким путем было бы просто невозможно. И, кроме того, женщина увидит очки я тотчас поймет, в чем дело!

Остается только смеяться - над нею и над самим собой! Да, разумеется, если б знать, что это всего лишь мстительная шутка. Но как смеяться над тем, чего не понимаешь?

"Суд безмолвных, тайных дум" {Шекспир, Сонет XXX (пер. С. Маршака).} ни к чему не привел. Беллйвер был бессилен, против этой напасти не было никакого средства, никакого лекарства. Оставалось только терпеть и предоставить все дело времени - ведь должна же эта женщина когда-нибудь устать! И он с глубоким вздохом отправился обедать.

Эта женщина не пропустила ни одного из последующих десяти дней. Она просиживала по два-три часа на всех утренних и вечерних заседаниях, улыбаясь всякий раз, как он давал ей повод, а это случалось нередко, ибо если у наездника завелось слабое место, он все время падает именно на него.

Судья уже почти не помнил, с чего началась вся эта история; она казалась нереальной и мучительной, как назойливо повторяющийся кошмар. К тому времени, когда заседания прервались на пасхальные каникулы, лицо у него пожелтело, взгляд стал беспокойным и страдальческим, темные брови перестали топорщиться. А женщина выглядела такой же свежей и цветущей, выражение ее лица оставалось таким же многозначительным и насмешливым, - как в тот день, когда он увидел ее впервые. Она словно жирела, питаясь его кровью.

Господин судья Белливер никогда еще не испытывал такого огромного облегчения, как в ту минуту, когда он сел в поезд, чтобы ехать на курорт. Брайтонский воздух подействует на него живительно, устранит эту глупую нервозность! Добравшись до Кройдона, он уже почувствовал себя лучше; возле Трех Мостов к нему возвратилось присутствие духа - он снова стал мужчиной. Он подъехал к гостинице с тем чувством бодрости, какое испытывает выздоравливающий, впервые после тяжелой болезни выходя на улицу. В холле он увидел двух дам. Когда он шел мимо, одна из них оглянулась на него и улыбнулась. На мгновение ему чуть не стало дурно, но он подумал: "Ха, да ведь здесь я не судья!", - направился к конторке и вписал свою фамилию в книгу для приезжих. Здесь она уже не привилегированная гарпия, а он не беспомощный козел отпущения; здесь он человек, и она это узнает!

Перед обедом он твердо решил заманить ее в какое-нибудь укромное местечко и там отчитать, как следует.

"Сударыня, - скажет он ей, - ваше лицо мне знакомо. Вы были столь любезны, что в течение последних трех недель дарили меня улыбками". Черт возьми, он сдерет с нее кожу своим острым языком!

В столовой он внимательно осмотрел каждый столик, изучил каждое лицо. Женщины нигде не было. Быть может, она почувствовала себя неловко и уже раскаивается в том, что так неосторожно последовала за ним сюда.

После обеда он неустанно продолжал свои поиски, но нигде не мог ее найти и в конце концов вышел в холл, укрылся от сквозняка за ширмой и, развалившись в кресле, сидел, лениво попыхивая сигарой. Опустошенный и измученный приступами бешеного возмущения, он задремал.

Разбудили его чьи-то голоса. Рядом в холле разговаривали две женщины.

- И ведь он понятия не имеет, кто я такая, - вот что замечательно! Да, милочка, тут я насладилась вволю! С той минуты, как он сказал, что Кэтлин не отдадут ребенка и стал над ней глумиться, не приняв во внимание, что Чарлз ее преследовал, я решила с ним рассчитаться. И чтобы так вел себя он, именно он! Да знаете ли, двадцать семь лет назад, когда я была замужем за моим первым мужем - мне было тогда двадцать три, и я была стройна и хороша, как ангел, - да, да, милочка, хоть вы, быть может, и не поверите этому - а он, Белливер, был тогда адвокатом и настоящим денди, он настойчиво ухаживал за мной и даже хотел, чтобы я бросила мужа и ушла к нему. И я бы это сделала, милочка, если бы не Кэтлин, которая вот-вот должна была родиться! А он уже не помнит, что когда-то был живым человеком! А теперь чем стал, о господи! Что за лицемер! Настоящий лицемер в парике! Ой, что это?

Ширма зашаталась - это судья Белливер встал и поспешно оттолкнул кресло. Схватив одной рукой валившуюся набок ширму, он другой вцепился в лацкан своего смокинга, словно пытаясь скрыть чувства, бушевавшие в его груди. Его губы, сжатые так, что от них отлила вся кровь, дрожали; ввалившиеся глаза были устремлены на женщину, которая произнесла эти слова. И под его взглядом она улыбнулась.