Конечно же, человек, подобный Заратустре, увидит, что ходит вокруг да около, но не достигает вашего сердца. Все двери закрыты, и нет ни одного открытого окна.

Прежде чем снова уйти в уединение, углубиться в себя и изобрести новые средства для общения, он разговаривает сначала сам с собой — это монолог, — а затем уже уходит от учеников. Поскольку это монолог, он важнее любого диалога, ведь у него есть возможность сказать именно то, что он хочет — он говорит с собой. Когда вы разговариваете с кем-то, вам приходится принимать его во внимание, и от этого все теряет чистоту, загрязняется.

Заратустра говорит ученикам, что должен вернуться в свое уединение, хотя и делает это очень неохотно — ибо вчера вечером говорила с ним его "Тишина". Что это за "Тишина"? Когда он был абсолютно безмолвен и одинок, он слышал свой собственный негромкий, мягкий голос. Он рассказывает, что произошло.

Такую притчу поведаю я вам. Вчера, в самый безмолвный час, в час великой Тишины, земля ускользнула у меня из-под ног, и начался сон. Посмотрите: для того, чтобы ученики его поняли, он выбирает слова, которые не совсем правдивы. Он говорит: Я расскажу вам притчу. Это не притча; это действительно с ним произошло, но заставить их поверить в это невозможно. А в качестве притчи они легко выслушают это.

Вчера, в самый безмолвный час, в час великой Тишины, земля ускользнула у меня из-под ног, и начался сон. Он не говорит, что на самом деле пережил это — они могут насторожиться.

Он хочет, чтобы они расслабились — тогда в них может что-то проникнуть. Он говорит: "Это был просто сон". Вы замечали? Когда кто-нибудь рассказывает притчу или сон, ваш ум более открыт. В конце концов, это сон — он не может вас потревожить. В конце концов, это всего лишь притча, выдумка. Вы читаете сказки, и ум ваш более открыт, чем тогда, когда вы слушаете мистика — ибо слушать мистика опасно. Слушать мистика — значит готовиться к паломничеству. Слушать мистика — значит уже начать трансформироваться. А вымысел просто развлекает . Один мой друг был у Кришнамурти за три дня до его смерти; он рассказывал, что тот сказал ему очень странные слова. Кришнамурти был очень печален и просто сказал: "Я напрасно прожил жизнь. Люди слушали меня так, как будто я — развлечение".

Мистик — это революция; это не развлечение.

Если вы слушаете его, если вы допускаете его, если вы откроете для него свои двери, он — чистое пламя. Он сожжет в вас весь мусор, все старье, он очистит вас и сделает новым человеком. Впускать огонь внутрь рискованно — и вместо того, чтобы открыть двери, вы немедленно запираетесь.

Развлечение — другое дело. Оно не меняет вас. Оно не делает вас сознательным; наоборот, оно помогает вам пробыть в бессознательности два, три часа, чтобы вы могли забыть обо всех своих заботах, неприятностях, беспокойствах — чтобы вы могли потеряться в развлечении. Обратите внимание: на протяжении веков человек умудряется создавать все больше и больше развлечений, потому что он все больше и больше нуждается в бессознательности. Он боится осознавать, поскольку осознавать — значит преображаться.

Стрелка передвинулась, часы моей жизни перевели дыхание — никогда еще не слышал я такой тишины вокруг себя; сердце мое сжалось.

Тогда беззвучно заговорила со мной Тишина: "Ты знаешь это, Заратустра?"

И в ужасе я вскрикнул от этого немого шепота, и кровь отхлынула от лица моего: но я молчал.

В знании нет ничего ужасного — но он говорит с учениками и строит весь монолог таким образом, чтобы увлечь их, чтобы они могли выслушать его как простую притчу или сон.

Ты знаешь это, Заратустра? — сказала мне тишина. И в ужасе я вскрикнул... но молчал.

И тогда во второй раз сказала она мне безгласно: "Ты знаешь это, Заратустра, но не говоришь!"

И я, наконец, ответил, словно упрямец: "Да, я знаю, но не хочу говорить!"

И снова безгласно заговорила она со мной: "Ты не хочешь, Заратустра? Не правда ли? Не прячься в упрямстве своем!"

И я, плача и дрожа, как ребенок, говорил: "Ах, я хотел, правда, но я не могу! Избавь меня от этого! Это свыше моих сил!"

И опять сказала она: "При чем тут ты, Заратустра! Скажи слово свое и погибни!"

Я отвечал ей: "Ах, разве мое это слово? Кто я такой? Я жду более достойного: я не сто ю даже того, чтобы погибнуть ради него"...

И опять безмолвно заговорила Тишина: "О Заратустра, тот, кто должен двигать горами, тот приведет в движение и долины, и низменности".

Я ответил: "Еще ни одной горы не сдвинуло слово мое, и то, что говорил я, не доходило до людей. Да, я отправился к людям, но пока еще не дошел до них".

И сказала мне молча Тишина: "Что можешь знать ты об этом! Роса выпадает на траву в самое безмолвное время ночи".

Он говорит все это своим ученикам таким окольным путем, что они не чувствуют, что слова адресованы им — это рассказ; и они просто наслаждаются притчей. Они не насторожены, и для этого-то и нужен весь монолог: чтобы ученики не были на страже.

И я отвечал: "Они насмехались надо мной, когда нашел я путь свой и пошел по нему; поистине, дрожали тогда ноги мои.

А они злорадствовали: "Ты забыл дорогу, а теперь еще и разучился ходить!"

И снова безгласно сказала Тишина: "Что тебе до насмешек! Ты тот, кто разучился повиноваться: теперь ты должен повелевать!

Разве не знаешь ты, кто людям нужнее всего? Тот, кто приказывает великое.

Трудно осуществить великое: но еще труднее приказать его.

Boт что тебе непростительно: ты имеешь власть и не хочешь господствовать".

И я отвечал: "Мне недостает голоса льва, чтобы повелевать".

И тогда снова, подобно беззвучному шепоту, промолвила она: "Слова, что приносят бурю, — самые тихие. Мысли, приходящие кротко, как голубь, правят миром.

О Заратустра, ты должен быть тенью того, что грядет: так будешь ты повелевать и, повелевая, пойдешь впереди". И я отвечал: "Мне стыдно ".