Но ведь это – мальчишка! Не враг и даже не проштрафившийся партизан, может, действительно сын партизана. Поманили, попользовались, словно какой-нибудь тряпкой. И все из соображений безопасности, секретности, чтобы не причинить вреда. Но – кому? Тем, что за непроходимым болотом защищают страну? А заодно – социализм и коммунизм. Чтобы им вольготнее было защищать, он, беспартийный фельдшер, должен застрелить подростка. Они, конечно, стрелять его не будут, они того себе не позволят.

А его руками можно. Конечно, чужими руками все можно – и убить, и помиловать.

Вот же дьявольская западня! И что поделаешь? Не выполнишь приказ – сам можешь получить пулю в лоб. Но как выполнить?

Нисколько, наверно, не предчувствуя грозящей ему опасности, Костя в мокрой одежонке спокойно сидел себе на сухом бережку и также мелко дрожал от стужи. Увидев вылезшего из сосняка фельдшера, парень вопросительно уставился на него – когда, мол, пойдем? Остров Борок совсем рядом, он привел сюда этих людей, не заблудился в болотах и был оттого почти счастлив. Может, даже ожидал благодарности или награды из числа тех медалей, которых целый мешок нес командир. Разве не заслужил?

Тумаш, однако, был далек от размышлений Кости, чувствовал себя сраженным новой заботой и не знал, как вымолвить слово, за которым начиналось страшное. Он лишь заставил себя тихо пробормотать: «Ну пошли...»

Парень послушно поднялся и, поеживаясь, ждал, явно не понимая, куда идти. Свое он уже отводил и думал, что теперь должны повести его.

– А куда?

– Туда, в соснячок, – жалко шевеля обожженными губами, сказал Тумаш, – Тут близко...

Было заметно в сумраке, как Костя зябко передернул плечами, но пошел – сначала берегом, потом влез в хвойную чащу, так как берег тут кончился. Тумаш полез следом. Уже в совершенной темноте, пробираясь сквозь колючий сосняк, парень несколько раз останавливался, видно ожидая, что фельдшер ему что-то скажет – объяснит, куда идти дальше. Но фельдшер молчал, фельдшер все думал: где? Где ему выстрелить? В чаще было темно и неудобно, он мог промахнуться. А потом появилась робкая надежда – может, парень убежит? Убежать в общем было нетрудно, Тумаш бы его и не пытался догнать. Что он, собака? Или какой полицай? Он фельдшер, медик, его обязанность – лечить, а не убивать людей. Да вот приходится...

Но парень не убегал, спокойно пробирался среди колючих ветвей навстречу собственной гибели. И Тумашу стало обидно. Надо же родиться таким дурнем! Или еще не понимает?

А разве все понимал Тумаш?

– Куда... Куда мы идем? – впервые с тайной тревогой спросил Костя. Они далековато отошли от берега, уже следовало спешить сделать то, что он должен был сделать, что было приказано. Но Тумаш все не мог набраться решимости, только бормотал про себя что-то невразумительное и беспомощное. И Костя, наверно, почувствовал недоброе.

– Куда вы меня ведете? – громко, с надрывом спросил парень и остановился.

«Ах, чтоб тебе пропасть, – мысленно выругался Тумаш. – Ну что ты с ним сделаешь?»

– Слушай, – нетвердо сказал он. – Ты – беги!

– Куда?

– Беги ты, холера на тебя! Не понимаешь, что ли?

– Бежать?.. Дядька, вы не партизаны?! Вы не партизаны! – вдруг, захлебнувшись плачем, закричал парень, словно поняв что-то.

– Убегай! – крикнул Тумаш. – Беги, ну!!

Пожалуй, Костя все-таки понял, что от него требовалось, и подался в глубь хвойной чащи. Вздохнув с облегчением, Тумаш поднял свою СВТ и выстрелил вверх. Выстрел прозвучал неожиданно звучно, похоже, даже оглушил фельдшера. Тот недолго выждал, пока заглохнет над болотом далекое эхо, вслушался в наступившую затем тишину. Парня поблизости уже не было слышно, но вдруг в той стороне, где он исчез, послышались крики. Вроде окликали кого-то... Или ему показалось?

Но – не показалось. Тотчас в той стороне, куда ушел Костя, звучно протрещала очередь, другая, вроде две очереди вместе, – гулкое эхо разнеслось по болотным окрестностям. Тумаш от неожиданности присел, потом вскочил и бросился к чаще, к берегу. На его пути густо защелкали пули, ссекая вокруг хвойные ветки. «Ай-яй, вот же влип! Вот же влип!» – стучала в голове пугливая мысль. На бегу фельдшер все ждал: срежет! Вот эта пуля срежет, вот эта... В колючей темноте, однако, было не разбежаться. То и дело он натыкался на сучья и деревья, падал и вскакивал, бежал путано, словно заяц, обдирая лицо и руки.

Когда выскочил из сосняка на узкий осоковатый берег, очереди хлестали поодаль, наверно, теперь по двум его спутникам, – рикошетом разлетались в стороны и взвизгивали над болотом. Тумаш остановился, лег. Куда было дальше бежать? Кто и откуда стрелял, было ему безразлично – те или другие пытались его убить, и он вынужден был спасаться. Только где тут спасение? Помедлив, он вбежал в болото, сразу погрузившись в него по бедра. Хорошо, что его ноша – вещмешок и сумка – остались на берегу, без них было легче. И он побрел по неглубокой пока воде – все дальше от берега. Винтовку не бросил – винтовка могла ему пригодиться.

Когда на берегу прекратилась стрельба, он остановился, погрузившись по грудь в заросшее камышом болото. Сидя в теплой воде, размышлял, куда наконец податься? Наверное, до утра здесь не просидишь, надо будет вылезать, идти к людям. К каким только людям?

Услышав голоса, старшина на берегу вздрогнул и насторожился. Показалось – в той стороне, куда пошел Тумаш, раздались два или три окрика, и длинная автоматная очередь разорвала ночную тишину. Совсем близко над головой взвизгнули пули.

– Что это? – вырвалось у Гусакова.

– Ерунда это, командир! – в отчаянии воскликнул старшина. Его голос сразу же заглушило несколько очередей вблизи – уже в сосняке рядом. Били в сторону тригопункта, пули летели через их головы по берегу, разлетались над туманным болотом. Старшина схватился за автомат, но командир рядом панически крикнул:

– Не стреляй!

Они лежали на самом берегу, прижимаясь к влажному от росы песку. Бежать в болото уже не решались. Недолгое время спустя снова ударило несколько очередей из двух направлений – от сосняка и от тригопункта. Перекрестные трассы огненными шмелями низко пролетели над болотом и потухли в тумане. Командир с пистолетом в руке привстал на коленях, видно, хотел что-то крикнуть, но лишь ойкнул и обвалился наземь. Старшина как можно плотнее вжался в песок и лежал так с автоматом в руке. Он не стрелял. Он уже понимал, что это – свои и что сейчас они расстреляют их, как, наверно, уже расстреляли Тумаша. Похоже, эти ребята свое дело знают.

Гусаков опять приподнялся на одно колено, по-видимому намереваясь что-то крикнуть, но крикнуть уже не смог. Под новой очередью в упор ткнулся головой в песок и затих.

– Эй, вашу мать! – теряя самообладание, во все горло заорал Огрызков. – Что делаете, бляди! – и лежа выпустил из автомата длинную очередь – в небо.

К его удивлению, очереди из сосняка прекратились все разом, послышались недалекие, приглушенные голоса. Из притихшей чащи возникла темная тень, пригнувшись, застыла в нерешительности. За нею появилась вторая.

– Здесь они! Вон лежат...

– Уложили-таки.

– Ишь адкуль подбирались! Думали, ня убачым...

Гусаков не шевелился. Вокруг на траве белела густая россыпь партизанских медалей из растерзанного очередью вещмешка. Старшина медленно поднялся и сел на песке, сжимая рукой плечо. Сквозь пальцы по рукаву плыла горячая кровь, и было невыносимо тоскливо... Черт знает, что они натворили!..