Прекращение "Свободной России" внесло большие осложнения в взаимные отношения ея участников.

Лично я больше никогда не имел никакого дела с Драгомановым, а с Дебагорий-Мокриевичем мы в первый раз беседовали только через тридцать лет, в 1917 году, когда он пришел ко мне в Петроград в редакцию "Общего Дела". Мы с ним сразу тепло встретились, заговорили о нашем общем деле борьбы с большевиками. В этой борьбе у меня с ним, определенным антибольшевиком, было также много общего, как много общего было и в 1889 г. в борьбе с реакцией, когда мы так резко расстались.

За эти тридцать лет мы с ним, впрочем, однажды встретились в Лондоне на квартире общих друзей. Сидели за одним столом, пили чай, принимали участие в общей беседе, но ни я как бы не замечал его присутствия, ни (87) он моего. Мы тогда не проронили друг с другом ни одного слова.

Такая же молчаливая встреча была у меня однажды с Драгомановым на квартире Г. М. Баломеза в Болгарии, в Софии. Мы обменялись только молчаливыми поклонами. Баломез и я беседовали на разные темы. В наш разговор много замечаний вставлял, обращаясь к Баломезу, Драгоманов. Но ни я не показал вида, что вижу Драгоманова, ни Драгоманов, что видит меня.

Так кончился мой первый опыт сойтись с представителями умеренных политических партий для совместной борьбы с правительством.

(88)

Глава VIII.

Приезд в Париж. - Попытка издать "Земский Собор". - Парижские кружки народовольцев. - Первая моя встреча с Геккельманом-Ландезеном-Гартингом в Женеве. - Обвинение Ландезена в провокации в 1884 г. - Встречи с Ландезеном в Париже. - Динамитная мастерская.

Летом 1889 г. я покинул Женеву. Мне хотелось побывать в Париже и познакомиться там с новыми людьми.

В Париж я приехал в памятный день столетнего юбилея французской революции, 14 июля 1889 г.

В русской колонии уже знали о сделанном редакцией "Свободной России" заявлении, что она не будет больше выходить. Сначала почему-то предполагали, что "Свободная Россия" прекратилась из-за редакционных разногласий по вопросу об отношении к либералам и что я переменил свое отношение к ним и встал на обще эмигрантскую точку зрения. Это с восторгом было принято в революционных кругах. Меня горячо приветствовали. Сначала даже не верили, когда я стал опровергать эти слухи. Всем казалось так неизбежным, что я, революционер, должен был разойтись с либералами. Но скоро убедились, что я по-прежнему остаюсь и защитником общенационального объединения и союза с либералами и вовсе не в этом разошелся с участниками "Свободной России".

В Париже я стал хлопотать о том, чтобы вместо "Свободной России" начать издавать ,,Земский Собор" с ярким революционным направлением и в то же самое время с призывом к общенациональному объединению.

(89) Но и в Париже, куда на выставку толпами приезжали русские из России, не нашлось никого, кто бы горячо принял к сердцу заботу о создании такого органа. Не нашлось даже никого, кто бы вообще понимал, что без свободного заграничного органа немыслима борьба с реакцией.

Плохо понимали значение свободной заграничной прессы революционеры, но они все-таки для нее сделали не мало. Но без всякого сравнения еще менее и хуже, чем они, к ней, относились люди оппозиции: земцы, литераторы и вообще общественные деятели, кто были вне революционных кругов, и кто свысока относился к ним.

Для "Земского Собора" я приготовил несколько статей на принципиальные темы, но я не встретил никого, кто бы дал мне возможность начать издавать этот орган. Тогда я решил нелегально съездить в Россию, - и там в русской обстановке переговорить о нем с теми, кто мог бы мне помочь.

В Париже я близко сошелся с кружком молодых народовольцев, кто тоже собирались ехать в Россию. Одни из них хотели ехать, чтобы найти средства для продолжения их органа "Социалист", другие - завязать связи с революционными организациями и принять участие в их борьбе, вести пропаганду среди рабочих, продолжить деятельность арестованной весной этого года С. Гинсбург и т. д.. Среди них, кроме Раппопорта, с которым я приехал заграницу осенью 1888 г., были Кашинцев, Степанов, Рейнштейн и др. Раппопорт к этому времени уже успел нелегально побывать в России и привез оттуда и средства, и материалы для издания первого номера "Социалиста".

Второй номер "Социалиста" пока не издавался, отчасти потому, что первый номер не удовлетворил никого из участников, отчасти по недостатку средств, но едва ли, главным образом, не потому, что в это время было прекращено уже издание "Свободной России" и более не было необходимости дальнейшей борьбы объединенными силами эмигрантов с направлением, которое она представляла.

Попытки ехать в Россию делались нами при очень (90) трудных обстоятельствах. Прежде всего, нужны были средства и паспорта, а у нас не было ни того, ни другого. Мы, тем не менее, начали готовиться к поездке. Но мы не подозревали, что в это время вокруг нас провокация ткала свою паутину и что мы были накануне больших несчастий.

Еще в Женеве, после выхода, второго номера "Свободной России", случилось одно из самых роковых событий в моей жизни. В то время я не обратил на него никакого внимания. Я его понял только через год-полтора.

Однажды Серебряков пообещал нас, участников "Свободной России", познакомить с своим хорошим приятелем - Ландезеном, другом эмигранта А. Баха, с кем тот прожил на одной квартире последние два года в Париже, и близким человеком Лаврову и парижским народовольцам - Ошаниной (Полонской), Тихомирову (когда он был старым Тихомировым) и др. В Париже Ландезен кончил земледельческую школу и, будучи очень состоятельным человеком (за такового он выдавал себя и таким его считали все), бывал часто полезен эмигрантам. Узнав об основании "Свободной России" и о моем приезде заграницу, он, оказывается, захотел быть также полезным и нам,- и будучи проездом в Женеве, попросил Серебрякова познакомить его с нами.

Мы, конечно, согласились принять Ландезена, и Серебряков на другой день привел его на квартиру Дебагорий-Мокриевича.

Из завязавшегося разговора я узнал от Ландезена, что он из Петербурга, бывал там в 1883-84 гг., был знаком с Якубовичем и, между прочим, с Ч.

Тогда я сказал Ландезену:

- Я очень виноват пред вашим Ч.. так как я невольно был передатчиком очень неприятных сведений. В начале 1884 г. в партию народовольцев я передал указания, сделанные Дегаевым, что в революционной (91) среде находятся два агента полиции: - это Ч. и какой-то Генкель.

- Не Генкель, а Геккельман! - поправил меня, несколько смутившийся Ландезен.

В это время Серебряков, ходивший по комнате, зашел за спину Ландезена и сделал мне какой-то предостерегающий жест. Я понял, что я сделал какую-то оплошность, заговорив о Геккельмане, и переменил разговор.

Когда ушел Серебряков с Ландезеном, Дебагорий-Мокриевич сказал мне:

- Ну, и попали - вы впросак! Да, ведь, это Геккельман и был!

На следующий день утром ко мне кто-то постучал в дверь и затем вошел Ландезен.

Сначала мы говорили на разные случайные темы, а потом я ему сказал:

- Я должен сказать вам прямо, что я знаю, что вы - Геккельман, тот самый, которого я обвинял в провокации.

Ландезен, смеясь, сказал мне:

- Ну, мало ли чего бывает! Я не обращаю на это внимания!

К этому первому своему обвинению Геккельмана-Ландезена я впоследствии возвращался много раз в разговорах и с Дебагорий-Мокриевичем, и с Драгомановым, и с Серебряковым, и с очень многими другими.

Вот при каких обстоятельствах я в первый раз обвинял Ландезена в провокации.

В 1884 г. я был студентом петербургского университета. Меня в гостинице посещал, между прочим, нелегальный Мих. Сабунаев. Он иногда и ночевал у меня. Однажды он пришел ко мне не в обычный час, рано утром, сильно взволнованный, разбудил меня и сказал:

- Львович, в партии есть два провокатора: Ч и Геккельман!

По его словам, в Петербург приехали из Парижа представители Народной Воли (как потом оказалось, - (92) Лопатин, Салова, Сухомлин и др.) и привезли копию дегаевской исповеди, где есть указания на этих двух лиц, как на агентов Судейкина.