Сегодня 16 июня. Такое впечатление, что со дня казни прошло не пять дней, а пять лет. Накануне казни «Нью-Йорк таймс» развернула дискуссию «Будущее американского терроризма». Очевидно, у терроризма есть будущее, а потому нам надлежит не забывать о скинхедах и «дырах» нашей глубинки. «Нью-Йорк таймс» время от времени бывает, хоть и ненамеренно, права. К примеру, нынешнее здравомыслие этой газеты состоит в распространении иллюзии, что, дескать, «Маквей – это просто пешка обширного заговора, руководимого группой неких Джонов Доу32 , у которых могут быть и правительственные связи. Но мало кто может долго верить в эту теорию». Благодарение Богу, а то вдруг слухи о большем по размаху заговоре укоренятся и перед нашими глазами замаячит звездно-полосатый флаг. Скорее в гневе, нежели в печали «Нью-Йорк таймс» осознает, что Маквей отверг мученичество, сначала не признав себя виновным, а затем отказавшись использовать судебный процесс как трибуну для «политического заявления о Руби-Ридже и Уэйко». Маквей согласился с «таймс» и возложил вину на своего первого адвоката Стивена Джонса, который в бесчестном тандеме с судьей предал его. В ходе апелляции его новые защитники утверждали, что такая сделка имела место, когда Джонс из тщеславия встретился с корреспондентом «таймс» Пэмом Беллаком. Вина Маквея была тихо признана, что объясняет, почему защита действовала столь слабо. (Джонс уверяет, что не сделал ничего непорядочного.)

На самом деле, соглашается «таймс», сразу вслед за взрывом движение ополченцев резко активизировалось, число антиправительственных групп подскочило с 220 в 1995 году до более чем 850 в конце 1996-го. Одним из факторов, способствующих этому росту, было распространенное в среде ополченческих групп убеждение, «что бомбу установили правительственные агенты для обоснования антитеррористического законодательства. Даже генерал ВВС в отставке поддержал теорию о том, что в дополнение к бомбе в грузовике Маквея в здании были еще бомбы». Хотя «Нью-Йорк таймс» любит проводить аналогии с нацистской Германией, она забавным образом избегает сравнения, скажем, с поджогом рейхстага в 1933 году (Геринг позднее приписал себе заслугу за это творческое преступление), позволившим Гитлеру провести закон, наделяющий его всеми диктаторскими полномочиями «для защиты народа и государства» и так далее вплоть да Аушвица. Проницательный редактор «Портленд фри» Эйс Хейс заметил, что в каждом случае проявления терроризма обязательно должна залаять хотя бы одна собака. Смысл любого террористического акта состоит в принятии ответственности и распространении настроений тревоги и страха по стране. Но ответственность никто на себя не взял, пока этого не сделал Маквей после суда, который приговорил его к смерти на основании косвенных доказательств, представленных обвинением. Эйс Хейс писал: «Если взрыв – не терроризм, то что же это? Это был псевдотерроризм, сотворенный тайными агентами в интересах полицейского государства». Что касается вывода Хейса, то Адам Парфри писал в «Калт рэпчур»: «[Взрыв] ничем не отличается от действий фиктивных подразделений Вьетконга, которым поручалось убивать и насиловать вьетнамцев для дискредитации Фронта национального освобождения. Он ничем не отличается от „находок“ фиктивных коммунистических складов оружия в Сальвадоре. Он ничем не отличается от фиктивной Симбионистской армии освобождения, созданной ЦРУ/ФБР для дискредитации подлинных революционеров». Свидетельства заговора? Гэри Такман на Си-эн-эн 23 мая 1995 года взял интервью у Идай Смит. Она должным образом отметила, что семнадцать сотрудников Бюро КАТО на девятом этаже не пострадали. На самом деле в тот день они не вышли на работу. Джим Кейт сообщил в книге «О'кей-бомба!» некоторые подробности, а И. Смит с телеэкрана заметила: «Может быть, КАТО предупредили? Я хочу сказать, может, они решили, что в этот день лучше не выходить на работу? У них была возможность остаться дома, а вот у моих детей такой возможности не было». Во время взрыва она потеряла двоих детей. КАТО представило объяснения. Вот самое последнее: пять сотрудников были в помещении, но не пострадали.

Еще одна нить, не приведшая никуда: сестра Маквея прочитала письмо, которое он направил в большое жюри, в нем утверждалось, что он был членом «спецгруппы, занимавшейся преступной деятельностью».

В конце концов Маквей, уже приговоренный к смерти, решил взять на себя всю ответственность за взрыв. Прикрывал ли он, будучи профессиональным солдатом, других? Или же он, быть может, видел теперь себя в исторической роли, в своем личном Харперс-Ферри33 и, хотя его прах покоится в могиле, его дух по-прежнему марширует? Мы это узнаем – когда-нибудь.

Что же касается «целей полицейского государства», то после взрыва президент Клинтон узаконил право полиции совершать любые преступления против конституции в интересах борьбы с терроризмом. 20 апреля 1996 года (блаженной памяти день рождения Гитлера, по крайней мере для продюсеров фильма «Продюсеры»34 ) президент Клинтон подписал Закон о борьбе с терроризмом («для защиты народа и государства» – ударение, разумеется, на последнем слове), а месяцем ранее загадочный Луис Фри информировал конгресс о своих планах расширения объемов прослушивания силами тайной полиции. Клинтон охарактеризовал свой антитеррористический закон в знакомых выражениях («Ю-эс-эй тудей», 1 марта 1993): «Мы не можем упрямо цепляться за права простых американцев». Годом позже (19 апреля 1994, Эм-ти-ви): «Многие говорят, что личных свобод слишком много. Когда личной свободой злоупотребляют, ее приходится ограничивать». На этой звучной ноте он, так сказать, с отличием окончил академию Ньюта Гингрича35 .

По существу, клинтоновский Закон о борьбе с терроризмом возводит на могилах давно сгинувших отцов-основателей национальные полицейские силы. Подробности смотрите в законе под грифом «Палата представителей-97», химере, порожденной Клинтоном, Рино и загадочным мистером Фри. Будут сформированы Ударные силы быстрого развертывания численностью 2500 человек, подчиняющиеся генеральному прокурору, наделенному диктаторскими полномочиями. Глава полиции Виндзора, штат Миссури, Джо Гендрикс выступил против подобного надконституционного полицейского формирования. Согласно этому закону, сказал Гендрикс, «агент ФБР может войти в мой кабинет и командовать этими полицейскими силами. Если вы этому не верите, прочитайте закон, подписанный Клинтоном… Поговаривают о том, что они будут выше полицейского управления Вашингтона, округ Колумбия. Мне это кажется опасным прецедентом». Но после полувека истерики по поводу того, что «русские идут», а потом и терроризма, процветающего в странах-изгоях, нескончаемых ужасов преступности, связанной с наркотиками, народу даже не дают возможности отдышаться и продолжают постоянно скармливать ему дезинформацию. Однако у американцев, похоже, есть врожденная черта, ставшая частью их национального характера, – подозрительность, что так или иначе демонстрируют опросы общественного мнения. Согласно опросу, проведенному Службой новостей Скриппса – Говарда, 40 процентов американцев считают вполне вероятным, что фейерверк в Уэйко устроило ФБР. 51 процент верит, что Джека Кеннеди убили федеральные службы (О, Оливер, что ты наделал!36 ). 81 процент полагает, будто военные придерживают информацию о том, что Ирак использовал во время войны в Заливе нервный газ или иное смертоносное средство. Увы, оборотная сторона этой медали вызывает тревогу. После Оклахома-Сити 58 процентов американцев, согласно опросу «Лос-Анджелес таймс», были готовы поступиться некоторыми своими свободами, чтобы остановить терроризм, – в том числе, хочется спросить, священным правом оставаться не информированными правительством?