- Адмирал наш Нахимов воюет на море, - начал унтер, - и шлет свой поклон всем, кто на турецкой земле чтит нашу веру и любит наше отечество, но велел передать, что города не тронет и никому ущерба не причинит. И городу Синопу как был он турецким, так и оставаться...

- Вот горе-то наше! И адмирал не за нас! - неожиданно услышал унтер горестное восклицание и поймал обращенный к нему блуждающий взгляд старика болгарина.

- Турок бьет, а нас не жалеет! - протянул кто-то в обиде.

- Братья, - понял невольную свою ошибку унтер, - не с того я говорить начал. Адмирал наш, Павел Степанович, любит вас и жалеет, но город объявить русским не властен. С турками он дерется на море, а вот подождите - очнется султан от синяков, которые Нахимов ему наставил, пойдет на нас с суши, а тут мы еще раз побьем его и вынудим: отпусти, скажем, болгар и сербов... А будет нужно - отдай нам город Синоп.

- Сколько ждать, служивый? - почтительно произнес бородатый старик в темной сербской шинели, перехваченной узким ремешком с латунной застежкой, - в одежде, которую носили еще при царе Милоше.

- Сколько - не знаю, но только Россия Сербию и Болгарию султану не отдаст! - убежденно сказал унтер.

Крестьяне молчали, собираясь с мыслями, понуро и вместе с тем утешительно.

- Что же, братья, спасибо и на том,- сказал старик болгарин, считавший, что унтер находится под его покровительством, и теперь гордившийся этим, - адмиралу низкий поклон шлем и просим передать: ждем не дождемся русских, а пойдут англичане на них войной - пусть за нами корабль шлет, пойдем и мы за русскую землю воевать!

- Того не будет, Петро! - оборвали старика. - Далеко до нас англичанину.

- Далеко или близко, а англичанин везде... В вилайете у нас советником - человек от английского консула, а, слыхать, на "Таифе" командиром англичанин служит. Передай адмиралу также, что, если грянет война, пришлет Сербия свой военный корабль Севастополю в помощь. Один я об этом корабле знаю...

- Уже готов этот корабль. В бухте Которской он, слыхал я!- тихо и уверенно, как о чем-то давно известном, но подлежащем тайне сказал старик серб.

- Неужели верно? - простодушно удивился унтер. -Как же пройдет сюда, на Черное море? Или ночами? И есть разве у сербов военные корабли? Неужели турки не отнимут?

- Купецкий корабль! - пояснил Петро. - Понимать надо. А только снаряжен для боя. Что же до турок, не знаешь ты, служивый, что на Балканах творится. Думаешь., взяли турки власть, так и деться некуда?.. А Зету1 никто еще не полонил, не было такого и истории.

- Ты что делаешь сам-то? - спросил унтер, пристально и как-то по-новому присматриваясь к старику, словно только сейчас заметив всю необычность его поведения: ни пастух, ни воин, не понять - кто, и откуда столько знает?

- Учитель он! - сказали унтеру. - А делать умеет все, может дом построить, может священника заменить.

Увидев, что унтер напряженно молчит, силясь понять, что же за человек перед ним и как это можно непосвященному попа заменять, люди неторопливо стали пояснять, чередуясь в рассказе, как бы помогая друг другу, а иногда и в один голос:

- Священников много по Сербии ходит без дела.

1. Черногорию.

Семинарии окончат и... в плотники. А то и в портные! - говорили они. Когда потребуется подешевле пошить одежу или починить крышу, решают: "Надо кликнуть попа!" Из попов иной стесняется, иной привычен. Мужчин много у них лишних, служивых да бездомных. Раньше в янычары мальчиков отсылали, теперь на работу в порты шлют. Так и Петро. Кем не был, где не бывал... В России есть, слыхать, "казаки-бродники", что кочуют по степям, вот и Петро наш такой!

- А сейчас где? - поинтересовался унтер.

- В Варне. С болгарами живет. У турок кого не найдешь, служивый, - и черкесов, и некрасовских казаков1, и греков...

- Родом-то?..

Унтер все еще недопонимал, как же оказался Петро здесь. Бродягой не назовешь, и на все руки мастер, а все же откуда такой? В России как будто только беглые из крепостных - люди такой странной судьбы.

- Откуплен я, служивый. С малолетства по людям, потом пешком все Черноморье исходил. О родителях не спрашивай, а родился в Шумадии, в лесах, меж реками Тимаком и Дриною.

- Откуплен! - повторил унтер, соображая, что это значит, и боясь обидеть своим неведением.

- Ну да, тоже значит купили мальчиком...

Уптср смущенно вздохнул и понурился. Приверженный порядку, хотя и наслышанный о несправедливостях на земле, не сознавая почему, хотел он сейчас видеть в своем официальном проводнике, в новом знакомце, человека благополучного, устроенного в жизни.

Так разговаривая, они отвлеклись от самого печального для себя - от того, что над ними и впредь неведомо до каких пор властвовать туркам, и все мысли их обратились теперь на того, кто был прислан сюда Нахимовым. Они знали наперечет, какие корабли у турок, слышали от турецких матросов о Нахимове, слышали не так много, но то, что передавали им о русском адмирале, отвечало самым заветным представлениям их о другом русском, невиданно простом и вместе с тем великом человеке - о Суворове.

1 Казаки, ушедшие в Турцию с атаманом Некрасовым после Булавинского мятежа.

- Счастливый ты, - сказал Петро унтеру.-За что тeбe счастье такое, небось и дома у тебя хорошо? Сам адмирал с тобой разговаривает, а у турок паша на людей не смотрит! Ждут тебя, верят тебе! Никого за тобой вдогонку не шлют, одного посылают. И чин у тебя мал, а вот ведь какое тебе доверие!

- Идти мне пора! - тихо сказал унтер. - Лодка моя на берегу, и страшно - вдруг корабли далеко уйдут. Будто и не стреляют больше!

- А с нами поужинать? - предложил было Петро, но унтера поддержали:

- Надо ему. Поздно! И от нас он небось теперь адмиралу весть несет. Не с пустыми руками.

Унтер растроганно молчал. Втайне он думал, что все сказанное крестьянами никак не будет в новинку Павлу Степановичу и не заслуживает его внимания. Но признаться им в этом не мог.

Провожали унтера сосредоточенно и чинно. Шли строем, приосанившись, держа ружье на плече, соблюдая старшинство: молодые сзади, старики впереди. Довели унтера до берега, тут же, не найдя оставленного унтером кияка, приволокли рыбацкую лодку и долго напутственно кричали ему, пока, водрузив белый флаг на корме и уверенно работая веслами, не скрылся он за волной.

Небо грозовело, и осеннее холодное течение вод стремительно несло мимо берега черные останки кораблей, как в половодье разбитые плоты. Паруса, ясно видные теперь унтеру, закрывали даль, и было в их недвижности что-то от туч, собиравшихся на горизонте, словно там опять зарождалась только что отгремевшая буря. Скалистый камень на берегу был дик, огромен, за ним прятались жасминные заросли, дальше никли к земле дома с садами, исторгая растерянный петушиный крик, блеяние коз. Город скрывался из глаз, как бы сливаясь с морем. На мели, в излучине бухты, как большой ворон, раскинувший крылья, дотлевал задавленный собственными парусами "Рафаил" - когда-то русский, плененный турками корабль. Унтер знал, что командир его был разжалован с запрещением жениться, дабы не было потомства от труса, а сам "Рафаил" императорским наказом подлежал сожжению. Радуясь свершившемуся, унтер оставил на минуту весла, снял фуражку и степенно перекрестился. Сумрак сгущался, как бы пригибая лодку к воде, но стена парусов становилась будто все ближе... Унтер уже мог различать корабли и, в великой, поднимающей дух радости, все сильнее греб, равняясь по одному, самому ближнему кораблю, оказавшемуся "Силистрией".

Прошло не менее часа, однако, пока выбившийся из сил унтер был поднят на адмиральский корабль. Коротко доложив о себе, он добрел, пошатываясь, до кормы и повалился спать на кучу каких-то шинелей и полусожженных парусов, еще хранивших запах сражения-дыма и гари.

Унтера разбудили, когда над морем уже поднимался рассвет. Проснувшись и привычно уловив резкий посвист ветра, он догадался по нему, с какой скоростью несется корабль. Вскочил и увидел возле себя адмирала. Сутулясь и ласково вглядываясь в лицо Погорельского, адмирал сказал: