И должно быть впервые разгладились морщины на его хмуром лице, и он улыбнулся.
- Прощайте! Знали мы, что делали, знаем, за что и отвечаем.
Треснул залп. Крикнуло эхо. Испуганные взметнулись чайки. Упали люди.
- Готовы!
- Следующие...
По щекам у Яшки катились слезы. Его старая чиновничья фуражка с выцветшим околышем и кривобокой звездой съехала набок. Рубаха была разорвана. Он хотел что-то сказать, но не мог.
Остальные замерли как-то безучастно. Только Силантий, сняв шапку, стоял спокойно, уставившись куда-то мимо прицеливающихся в него солдат, и тихо молился.
- Господи! - шептал он. - Пошли на землю спокойствие... и чтоб во всех краях, какие только ни есть, товарищева сила была... И не оставь Нюрку!"
Обратим внимание - появились любимые писателем имена. Они воскреснут в других его книгах.
Но имена - это деталь. Важнее звучание прозы, ритмика фраз. Их простота и скупость. Ни особых эпитетов. Ни ярких сравнений. Только треск выстрелов и крики испуганных чаек...
И вспомним, что автору повести не то девятнадцать, не то двадцать лет. И пройдет немало времени, прежде чем по сценарию Вишневского начнут снимать замечательный фильм "Мы из Кронштадта".
Путь Аркадия Голикова к Аркадию Гайдару и путь Аркадия Гайдара к его горным вершинам лежал не через одобренную критикой "Жизнь ни во что". Он проходил по страницам "В дни поражений и побед", по страничкам синеньких тетрадочек, так до сих пор и не расшифрованных "Последних туч", выводя к "Р.В.С.", с которой, собственно говоря, вошел в литературу и в ней остался писатель Аркадий Гайдар.
Не случайно тогда, в Ленинграде, весной 1925 года они лежали на столе рядом: стопочка книг "Ковша", тетрадки с незаконченными "Последними тучами", рукопись маленькой повести "Р.В.С.", в которой Аркадий Гайдар только что дописал последнее слово.
Может быть, раскурив трубку, чтобы сбить неизбежное возбуждение, он еще раз перелистал "Ковш", где рядом с окончанием "В дни поражений и побед" были напечатаны стихи Пастернака:
Пространство спит, влюбленное в пространство,
И город грезит, по уши в воде,
И море просьб, забывшихся и страстных,
Спросонья плещет, неизвестно где...
Впрочем, может, такого и не было. Слишком уж литературно звучит предположение. Но, во всяком случае, тогда он, разом, рывком уехал из Ленинграда, где, судя по письмам к сестре, собирался обосноваться надолго.
И дело, наверное, не только в том, что был он влюблен в пространство. Он словно почувствовал, что, хотя за плечами уже немало, предстоит еще пройти много дорог, грустить и радоваться, побеждать и терпеть поражения, отчаянно работать, чтобы потом легли на бумагу такие простые, ясные и тихие строчки: "Городок наш Арзамас был тихий, весь в садах, огороженных ветхими заборами..."
Когда в 1930 году в Кунцево из Перми пришла от Б. Назаровского книжка "Жизнь ни во что", Аркадий Гайдар, автор "Школы", не стал перерабатывать ее вместе с "Давыдовщиной". Все это было уже позади и далеко.
Мне кажется, что отца я увидел сразу, ясно и отчетливо, увидел и запомнил всего, от сапог до папахи, именно таким, каким он и остался для меня на всю жизнь.
Высокий, сильный, добрый, улыбчивый, справедливый, смелый.
Вокруг него всегда возникала радостная атмосфера игры, сказки, приключения. Она захватывала и меня, и ребят со двора, и всю ребятню по соседству.
В дождливый день он уводил ребят в ближний лесок. "Кто сумеет правильно разложить костер и разжечь его с одной спички?"
Своим маленьким друзьям он делал иногда настоящие мужские подарки, веши, которые с удовольствием покупал и для себя: компас со светящимся циферблатом, перочинный нож с несколькими лезвиями.
Учил обращаться с оружием. Не мог равнодушно пройти мимо тира. Отлично стрелял сам и насыпал ребятишкам свинцовые пульки для духового ружья, после которых ладони оставались восхитительно черными.
Но все это не значит, что Аркадий Гайдар был с детьми неизменно добр, неизменно щедр и ласков. Он мог быть строгим, суровым и даже, что было еще хуже, уничтожительно-насмешливым. Терпеть не мог трусов, хвастунов, ябед.
Он проверял на смелость. Мог сказать на прогулке, когда уже темнело: "Иди, пожалуйста, до конца оврага один. Не боишься? Ну вот, и хорошо. Я подойду через семнадцать минут".
Никогда не торопился отказать в какой-нибудь мальчишеской просьбе. Подумает, прикинет. "Да, можно". Но если уж "нет", значит, излишни и просто невозможны какие-то разговоры. Было у нас Слово. Не "честное слово", не "честное-пречестное", а просто - Слово. Свои обещания он выполнял свято, но и ты попробуй не выполни...
Александр Фадеев отмечал демократизм Аркадия Гайдара, указывая, что герои его книг - дети солдата, стрелочника, крестьянина... Так оно и есть, конечно. Но думаю, что его демократизм состоял еще и в неподдельном уважении достоинства каждого человека, взрослый он или маленький.
Из дневников: "Пятилетний Анатолий Федорович очень со мной дружит", "Запомнился пионер Колесников - угловатые плечи, жест - рукой к земле. Говорил крепко и хорошо". Рядом: "Неважное выступление красного командира".
Не только ребят, но и своих товарищей втягивал Аркадий Гайдар в игру или в веселый розыгрыш.
Константин Паустовский вспоминает:
"Гайдар любил идти на пари. Однажды он приехал в Солотчу ранней осенью. Стояла затяжная засуха, земля потрескалась, раньше времени ссыхались и облетали листья с деревьев...
Ни о какой рыбной ловле не могло быть и речи. На то, чтобы накопать жалкий десяток червей, надо было потратить несколько часов.
Все были огорчены. Гайдар огорчился больше всех, но тут же пошел с нами на пари, что завтра утром он достанет сколько угодно червей - не меньше трех консервных банок.
Мы охотно согласились на это пари, хотя с нашей стороны это было неблагородно, так как мы знали, что Гайдар наверняка проиграет.
Наутро Гайдар пришел к нам в сад, в баньку, где мы жили в то лето. Мы только что собирались пить чай. Гайдар молча, сжав губы, поставил на стол рядом с сахарницей четыре банки великолепных червей, но не выдержав, рассмеялся, схватил меня за руку и потащил через всю усадьбу к воротам на улицу. На воротах был прибит огромный плакат:
СКУПКА ЧЕРВЕЙ ОТ НАСЕЛЕНИЯ
Этот плакат Гайдар повесил поздним вечером..."
К воспоминаниям Константина Георгиевича можно добавить и непубликовавшуюся часть его рассказа.
Вскоре возле дома, к которому в обмен на рыболовные крючки ребята таскали банки с червями, появился милиционер. Прочитал плакат. "Так писать нельзя! Скупкой у населения могут заниматься представители организаций. Придется снять", - сказал он. "А как можно?" Милиционер задумался. "Ну, если бы срочно куплю червей, тогда, пожалуй, можно. И то через контору горсправки..." - "Так что, снимать?" - "Червей-то у вас теперь хватит?" "Вроде хватит". - "Если хватит, снимайте!"
В поведении Аркадия Гайдара была та свобода, раскованность и нестандартность поступков, которые нередко ставили людей в тупик.
Хорошим весенним днем он шел по московскому бульвару, опять при деньгах и в отличном настроении. Увидел продавца воздушных шаров, купил сначала один шарик, а потом, подумав, всю связку: "Ребят во дворе много, пустят наперегонки, то-то будет праздник".
Но если по бульвару идет человек с пестрой кучей воздушных шариков, за кого его примут прохожие?
- Почем шарики?
- Не продаются.
- Мне голубой, пожалуйста.
- Не продаются.
- Шары почем, гражданин?
Долго так, естественно, продолжаться не могло. Симпатичным покупателям Аркадий Гайдар начал раздавать шары бесплатно. Несимпатичным отказывал.
Позвали милиционера...
Милым лукавством пронизано письмо, отправленное Аркадием Гайдаром Ермилову в редакцию журнала "Красная новь".
"Дорогой т. Ермилов. Я вчера написал письмо т. Вармуту с просьбой одиннадцатого февраля прислать еще денег, а ночью увидел очень плохой сон, будто бы 11-го не прислали, а потому, пожалуйста, посоветуй ему 11-го не присылать, а прислать лучше 6-го февраля.