С этими бумагами и соответственными инструкциями командировался Карташев к главному инженеру, заведовавшему тыловыми сообщениями армии.
Командировка была почетная, и Карташев говорил домашним:
- Я какой-то, непонятной мне самому силой, все выше и выше, как на крыльях, поднимаюсь на гору.
Может быть, думал Карташев, отчасти влияет здесь то, что Савинский сошелся с его семьей и ухаживал как будто за Маней.
Но Савинский случайно, но как будто ответил на мысли Карташева, по случаю замечания Аглаиды Васильевны, что слишком балуют ее сына.
- Мы никого не балуем, - ответил ей Савинский. - О, вы нас еще совсем не знаете. Мы - самая обыкновенная, самая настоящая торговая лавочка, преследующая только свои интересы, учитывая все, что может принести нам выгоду. И все мы приказчики нашего дела. Хорошим приказчиком дорожим, плохого без сожаления гоним. Я еще на днях удалил такого. Он мне говорит: "Николай Тимофеевич, это несправедливо". А я ему ответил: "Кто вам сказал, что я хочу быть справедливым? Я хочу быть только приказчиком и соблюдать выгоды своего хозяина". Соображения, почему я посылаю Артемия Николаевича, следующие. Начальник тыловых сообщений - прекрасная, благородная личность, преданная своему делу. В лице Артемия Николаевича он встретит такого же преданного, такого же неподкупного, одним словом, своего alter ego*, и это сейчас же почувствуется и установит тот характер отношений, который и нужен. Как видите, мы всё, вплоть до наружности, учитываем и из всего извлекаем свою выгоду. И здесь только эгоизм, и ничего другого.
______________
* двойника (лат.).
Когда уехал Савинский, Маня говорила:
- Я не сомневаюсь, что он говорит совершенно искренно. Он именно только эгоист дела, и, кроме этого, у него ничего нет в жизни. Его фантазия, что ему надо любить, - чушь: ничего ему больше, кроме его дела, не надо. Разве только увеличения размеров этого дела: три дела, десять дел, вся Россия.
- Он будет министром, - согласилась Аглаида Васильевна.
- Я тоже думаю, что будет, - согласилась Маня, - потому что министры, мне кажется, из такого теста и делаются: "Кто вам сказал, что я хочу быть справедливым?"
- Ну, а Борисов как вам понравился?
- Умный, дельный, - ответила Аглаида Васильевна, - установившийся вполне...
- Кто к нам подойдет, - вставила Маня, - а уж мы ни к кому не приспособимся: уж извините... С Аней они очень подружились.
- Что ж? - согласилась мать. - Аня подошла бы к нему.
- Думать, как хочет, не мешала бы, - вставила опять Маня, - а рубашка чистая всегда была бы.
- И рубашка и обеды, - говорила Аглаида Васильевна, гладя роскошные русые волосы Ани, - и ровная, ласковая, как ясный день. Там пусть мужа на трон посадят другие, - пусть сбросят его в самую преисподнюю, а с ней все тот же ясный день.
- Вот, вот - кивнула Маня, - теперь ты, Аня, заплачь...
Аня, взволнованно оттопыривая пухлые губки, с глазами, полными слез, ответила:
- Глупости какие, с чего я буду плакать? Ни о каком замужестве я не думаю, и стыдно, чтобы мне, гимназистке, и думать...
- Умница! - поддержала ее мать.
Поделился Карташев с Маней относительно планов своих по поводу Аделаиды Борисовны.
- Теперь у меня, - говорил Карташев, - скопилось уже до пяти тысяч. Я буду жить скромно и к весне скоплю еще тысячу. Жалованья я получаю три тысячи шестьсот рублей, квартиру, прислугу, освещение, отопление. Эту зиму еще нельзя, надо осмотреться, а весной, когда она приедет, чтоб ехать отсюда за границу, тогда...
- Что тогда?
Карташев, растягивая слова, ответил:
- Тогда, может быть, я и решусь.
Маня расхохоталась и махнула рукой:
- Да никогда не решишься! Ты решительный только на глупости, а на настоящее, хорошее - ты всегда будешь так только, в уме...
- Посмотрим, - ответил Карташев.
- Сказал слепой, - кончила Маня.
- Ну, а тебе удалось получить с Савинского и Борисова?
- Так я тебе и сказала.
- Да я, что же, выдавать пойду, что ли?
- Хорошо, хорошо: хоть умри, не скажу.
- А твои и вообще ваши дела как?
- Как будто просвет есть, в смысле выхода.
- Какого?
- Все знать будете, скоро старенькие будете. Поживите еще, бог с вами, так, молоденьким.
- А тебя в каторгу когда сошлют?
- Не замедлю известить...
На поездку в Букарест Савинский назначил и выдал Карташеву тысячу рублей.
Карташев смущенно говорил матери:
- Букарест с проездом, самое большее, отнимет у меня десять дней: это выходит, кроме жалованья, по сто рублей в день одних суточных. Страшные деньги!
- Большие деньги, - согласилась Аглаида Васильевна.
- Ну, эти деньги я прокучу!
И Карташев поехал в город покупать подарки.
- Много истратил? - встретила его Маня.
- Рублей семьсот.
- А остальные мне давай.
- Бери, - согласился Карташев.
XXI
На пароход Карташева провожали его родные и родные Аделаиды Борисовны.
С Евгенией Борисовной у Карташева установились дружеские отношения. Несмотря на то, что Евгения Борисовна была моложе его, она держала себя с Карташевым покровительственно. Делала ему замечания, и особенно по поводу его трат, внимательно расспрашивала о служебных успехах его и была довольна.
- Отсюда моя голубка три месяца назад улетела, - говорила Аглаида Васильевна, вспоминая отъезд Зины. - А теперь и молодой орел мой улетает.
- Орел, - фыркнул Карташев, - просто пичужка.
Мать любовно смотрела на сына.
- Это даже и не я, а Данилов так назвал тебя.
- Мама, - вмешалась Маня, - а Делю вы называете голубкой...
- Голубка, белая голубка...
- Ну что же выйдет? Орел и голубка? Орел съест голубку...
Уже светлая полоса вьется и, пенясь, бурлит, переливая изумрудом и бирюзой. Машут платками с берега, машут с парохода, и между ними, затерявшись среди других, и Карташев. И не видно уж лиц, только платки еще белеют.
Все слилось в одно, не видно больше ни лиц, ни платков. Понемногу уходят пристань, мачты, город на горе. Слегка покачиваясь, все скорее и скорее уходит пароход в синеву безбрежного моря и весело охватывает запах моря, канатов, каменного угля. Звонят к завтраку, и уже хочется есть все, что подадут, все те южные блюда, к которым привык организм: морская рыба, малороссийский борщ, кабачки, помидоры, баклажаны, фрукты.