Жалко было родителей девочки. Как им сообщили, так они и примчались. А толку от этого не было. Они сидели на причале под дождем и отказывались уходить. Никита Савельич по долгу службы обязан был подойти к ним. Оставил визитку. Взял у них номер телефона. Обещал держать в курсе дела. И все-таки мягко посоветовал уезжать. Уже начинало темнеть и делать здесь было уж совсем нечего.
Ребят увезли на автобусах. Некоторые хотели остаться. Но им не разрешили. От того, что толпа стоит на берегу, никакого проку нет. Пусть спасатели делают свою работу.
Наташа, когда ей позвонили, впала в транс. Глаза ее были направлены в пустоту перед собой. Она ничего не замечала, ни на кого не реагировала. Павел все-таки вел машину, шел дождь, и ему волей-неволей приходилось думать о том, что он делает. Это на время отвлекало. Что же они будут делать, когда приедут домой, он думать не желал. Смириться и сказать себе — да, дочери больше нет, он не мог. Надежда в нем жила бешеная. Ну не могла Мила взять и сдаться. Не могла…
И он только клял себя за то, что не нашел в себе педагогических способностей, чтобы научить дочь по-настоящему плавать. Она боялась, а он загорал. Настаивать было не в его правилах. Он и Наташу отговаривал: «Ну не хочет — не надо. Научится, когда подрастет». И вот не научилась. Кого ж за это винить, как не себя самого?
А когда приехали — началось самое страшное. Осознание того, что у всех дети дома, а твоей дочери нет и скорее всего, никогда не будет. Наташа не ложилась. Сидела на кухне, курила и смотрела в пустоту. Павел пытался заставить ее поспать, но она не слушала. Она, вообще, похоже, его не слышала.
Всю ночь до утра они с бабой Тасей боролись с его зашкаливающим жаром. Хорошо, что не было градусника. А то, наверное, Мила перепугалась бы гораздо сильнее. Неведение иногда спасительно.
Он мотал головой и что-то неразборчиво говорил по-русски, а то и на своем страшном и непонятном языке.
К утру Мила настолько плохо соображала, что уже не понимала, когда надо тряпку выжимать, а когда прикладывать к его лбу. Она поняла это, когда чуть было не облила его холодной водой. Тогда она села, чтобы минутку отдохнуть, да так и заснула, сидя, уронив голову на руки.
Бабка сменила ее. А поспать отпустила на чердак, дав с собой худенькое одеяло. А больше спать негде было. На чердаке было душновато, но зато пахло сеном. Почему-то у бабы Таси лежала здесь мягкая груда сухой прошлогодней травы. Да не просто сена, а какой-то особой: мяты, что ли, с ромашкой… Запах был потрясающий. Мила на эту травку рухнула и больше себя не помнила…
Она проснулась и долго не могла ничего понять. А когда вспомнила, то резко вскочила. Прежде, чем спуститься по приставной лестнице, заглянула вниз.
Бабки в доме не было. За окном смеркалось. Она проспала весь день…
Тревожно стало на душе. Родители ее, наверное, уже потеряли. Надо что-то делать. Но эти нервные мысли она отложила на потом. Куда она сейчас уйдет, когда он там лежит в таком состоянии…
С лаза на чердак его постели видно не было. Мила быстренько спустилась, прихрамывая на обе сбитые в лесу ноги, прошла босиком по полу. На цыпочках подошла к нему. По-хозяйски положила руку ему на лоб. Отвернулась, чтобы ничего не мешало сосредоточиться и определить температуру. Горит. Вздрогнула оттого, что он шевельнулся. И смотрел на нее теперь из-под полуопущенных ресниц.
Она, сама не зная, как это у нее получилось, провела рукой по его заметно заросшей со вчерашнего дня щеке. Хотелось его подбодрить, что ли. Он закрыл глаза.
— Ничего, — сказала она тихонько. — Все будет хорошо.
Он медленно покачал головой, облизнул пересохшие губы и отвернулся от нее к стене.
Она вышла на улицу. На ноги сразу накинулись комары. Из собачьей будки торчала рыжая лапа и кончик морды, даже не пошевелившиеся при звуке ее шагов. Так, подпрыгивая и хлопая себя по ногам, она стала оглядываться в поисках бабы Таси. Перед домом ее не было. Зато на веревке висели выстиранная рубашка и джинсы. Мила решила дом обойти. Бабка копалась на грядке с другой стороны. Что-то поздновато для огорода.
— Баба Тася! Здравствуйте! Весь день проспала. Ничего не слышала. Ну, как вы тут без меня?
— Выспалась — и слава Богу. Я вот днем с ним сидела, а сейчас решила все-таки тут покопаться. — Бабка смахнула комара со лба запачканной в земле рукой. — А то днем отойти от него боялась.
— Что — плохо совсем? — Мила обеспокоено вгляделась в бабкины глаза.
— Посмотрим, что ночью будет, — уклончиво ответила она. — Тут знаешь, рано говорить… Видала я всяких раненых в войну. Хоть и молоденькой совсем была, а помню. Бывало, сегодня лучше, а утром помер. — Бабка нагнулась и выдернула пару корешков из чисто прополотой земли. — Ладно, пойдем. Картошки сварим.
Они с бабкой пошли обратно к дому.
— Как зовут-то его, знаешь?
— Нет, бабушка. Знаете, когда тонула, не до того было… — Мила усмехнулась.
— Асланом звать его. Почти Русланом…. Вот такая у нас тут с тобой сказка. Тысяча и одна ночь…
Мила помогла принести ведро с водой от колодца. Чуть не переломилась. На даче у них таких громадных ведер не водилось. Так… пластмассовые. А когда притащила, бабка Аслана уже чем-то отпаивала.
А когда они с бабкой на кухоньке поели вареной картошечки с укропом, бабка сказала:
— Ночью посиди с ним. А я тут подремлю на лавке. Если что — буди, не мешкай. — Она налила отвар в стакан через тряпочку. — Пить ему давай побольше.
Когда Миле было десять, у кошки родились котята. Раньше ей таких чудес в жизни видеть не приходилось. Тогда, в детстве, даже ночью она просыпалась, чтобы встать и пойти посмотреть, как они все поживают в своей коробке у батареи. И сидела рядом по часу. И совсем не хотела спать.
А сейчас нечто похожее стало происходить с ней опять. Она подолгу смотрела на того, кого притащила на своих плечах в этот пахнущий особым травным запахом домик.
Всю ночь на столе горела лампа. Мила прикрыла ее газетой, чтобы свет не бил в глаза. В этом мягком освещении вся комната бабкиного дома казалась декорацией к какой-то сказке. Мила никак не могла понять, как за последние сутки двое доселе незнакомых ей людей так плотно заслонили собой весь горизонт. Вот ведь — оступись на один шаг, и рисунок судьбы абсолютно меняется. Жизнь, как река, огибает препятствие и прокладывает новое русло.
Она все еще не пришла в себя после всех этих невероятных событий. Никому и никогда, кроме мамы, она не была обязана жизнью. И это ослепительное откровение витало вокруг Аслана словно нимб.
Она удивленно смотрела на него взглядом художника. У него были такие выразительные черты лица, которые она сама придумать не могла бы. Хотя именно это и старалась сделать последние полгода. Вот, оказывается, каким он должен быть…
Нет, ангелом он мог ей показаться только потому, что спал. Конечно, он типичный демон. И она вспомнила, как он с ней разговаривал. И вспомнила, какой у него тяжкий взгляд. Хотя тогда глаза его были обращены внутрь. Он боролся с болью.
Она проснулась оттого, что солнце уже взошло, и лучи его показались прямо над верхушками деревьев, которые она видела из окна. Ночью она так и заснула за столом, уложив щеку на руки.
Ночь прошла спокойно. Пару раз она вставала и подходила к нему, когда он говорил что-то во сне. Клала прохладную ладонь на его лоб, и он затихал. И ей это нравилось. Нравилось, что она может сделать так, чтобы ему стало спокойнее. В ней пробудился дремлющий в каждой девушке материнский инстинкт. А обращенный к мужчинам, он усиливается в десять раз. Видимо, заговорила память предков. Раненый мужчина — вечный ребенок на руках сотен поколений женщин.