Из деревни Супонево прибыла в Москву деревенская девушка Па - лашка. И была она такая маленькая-маленькая, аккуратненькая, но и фигуристая, с круглым улыбчивым личиком, ясными серыми глазками и косой в руку.

Хозяину-профессору она сразу приглянулась (по-человечески, а не как-то там нехорошо), да и ехала Палашка к нему по рекомендации родственницы, служившей горничной у самого, говорят, Пуришкевича.

У профессора (по каким-то страшенным наукам) была и другая квартира, большая, - на Ильинке, где проживала его жена, Маргарита Францевна, дама немолодая, с ихним сыном - Ильёй, а самого профессора звали Николай Ильич.

Палашка же служила только старому профессору: стирала, гото - вила, научилась по книжке г-жи Молоховец, Илья её грамоте научил.

А тут после войны случилась революция, и профессор в одно часье от такой беды помер (вот уж не стала бы Пелагея помирать с такой малости!). Мадам Францевна укатила в Париж, квартиру ту вроде бы забрали, и Илья Николаевич, тоже уже немолодой, переехал в эту однокомнатную, на Тверскую. Стал служить Советской власти, за что она и не отобрала эту кабинетную квартиру у профессора.

Долго ли, коротко, а стали Палага и Илья Николаевич вместе жить, как муж и жена вроде, только что не расписывались в загсе и не венчались в церкви. Конечно, хотелось бы Палаге этого, но он никогда о том не заговаривал, а она не смела. И так ладно: живет, как у Христа за пазухой. Хотя женщины к нему ходили. Тогда Палага устраивалась на кухне, на диванчике, и иной раз всплакивала. Женщины, конечно, были не ей чета: с гортанным хохотком,в шляпках, перчатках, все в духах. Но ни одна надолго не задерживались, и опять в свои права вступала Палага. Один только разговор у них случился интересный, это было уже в тридцатые годы,

Палага - не девочка, да и ему шестой десяток пошел.

Лежали они в постели, и Илья Николаевич вдруг Палагу обнял крепко, чего никогда не делал, и сказал. - Ты для меня родной человек, я тебя никогда не брошу, хотя бы в память о папе. Ты уж прости, что ко мне женщины приходят и ты им прислуживать должна, но я им не нужен, им мои деньги, мое положение, мое богатство нужны, а тебе, мне так думается, я сам нужен, тем более, что ни о каком богатстве ты и не знаешь.

Она действительно не знала: давал он ей деньги на продукты, на подарки да в деревню. А что там книги или картинки эти на стенах, так почем она знала, какие они. Да и вообще на них и не смотрела никогда - висят, и пусть висят. Так вот, сказал он ещё тогда и такое. - Я тебе все завещаю, запомни. Ты - моя родственница. Поняла?

Чего не понять, значит, помалкивать в тряпочку. Умер Илья Ни - колаич уже совсем старым, самой-то Палаге за шестьдесят перевалило и оказалось, что она единственная владелица этой квартиры и всего того, что в ней есть. Конечно, женского осталось немного. Илья Николаич все про книги и картины говорил, когда болел. Внушал ей: это Коровин, это Шагалка какой-то, это Левитан и разные другие. Это все, говорил, миллионы стоит, но ты не продавай. Пока жива будешь, не продавай, а начнешь помирать - сдай все в музей. Денег тебе на жизнь хватит, да ещё царские золотые у меня есть. И показал, - где.

Стала Пелагея жить одна. Скучно. И выписала из своей деревни внучатую племяшку, Маринку. Прописала её, - правдами,неправдами. Больше, неправдами. Сначала Маринка была услужливой, а старше стала, так злыдня злыднем сделалась. Да гонористая! На телек, вишь, её пристроили. А в деревне-то родный брательник остался, - Санек. Маринка ни бабку за родню не держит, ни Санька... А того даже в гости почти что не допускает. И бабку свою передо всеми в домрабки свои определила!

Такая вот история.

- По одной. - Заявила Марина, наливая коньяк в рюмки.

Наташа забормотала было что-то, но поговорить хотелось по ду - шам, и она кивнула.

- Ну, что ты думаешь насчет супермена? - Спросила Марина.

... Что думала Наташа?.. Ничего, пожалуй. А вот эмоции захлестывали.

- Ничего, - сказала она, - я ему телефон дала...

- А ты?

- Что я? - Удивилась Наташа.

- Ты-то телефон у него взяла? - Марина разозлилась за такую безмозглость: надо же - не взять телефон!

- Конечно, нет, - гордо заявила Наташа, - очень мне надо телефон брать.

Марина присвистнула.

- Теперь ищи ветра в поле! Жди, как же, позвонит он! Наивняк ты зеленый.

- А почему ты думаешь, что не позвонит?.. - Упавшим голосом спросила Наташа.

... Конечно, не позвонит. Почему она решила, что он позвонит? Какой-то девчонке, которая и слова-то толкового не сказала за вечер. Марина права никогда! И, она, наверное, заплакала бы, если б не Маринин вопрос.

- Ты что, влюбилась, что ли, до опупения?

Наташа пробормотала, что он ей понравился, - стыдно было признаться, что влюбилась за какие-нибудь полчаса!

Марина поставила диагноз.

- Все ясно. Влюбилась. А теперь ждать звонка, как у моря погоды?

Наташа с надеждой посмотрела на Марину.

- А что делать?

- Действовать надо. Конечно, отличный вариант, если он сам позвонит. Пригласить сюда, сотворить мини-компашку, выпить, закусить,как говорится, погулять, потанцевать медленные танцы...

- Почему - медленные? - Раскрыла широко глаза Наташа.

- Потому что медленные танцы - сексуальны, поняла?

Партнер чувствует тебя, ты - партнера, единое целое, искра, и отсюда безумное желание. Откуда ты такая взялась на мою голову? Ты что, медленные танцы никогда не танцевала?

- Танцевала, - опустив голову, ответила Наташа.

Марина торжествующе вскрикнула.

Уверена, что Так не танцевала!

Вдруг интересная мысль пришла ей в голову, и она вкрадчиво, спросила.

- А может, ты вообще девственница?.. Ну-ка, ну-ка, отвечай старшему товарищу. И чтоб не врать! Ну-ка...

Наташа аж затряслась от стыда. Марина угадала. Мама настолько запугала Наташу разными ужасными историями о беременных девочках,брошенных мужчинами, о юных самоубийцах, о грязных болезнях, которыми можно запросто заразиться... Короче, Наташа боялась мужчин. Однако Шурика Наташа почти не боялась, он был другой, не из маминых рассказов.

Донесся голос Марины.

Я тебя внимательно слушаю.

Наташа поняла, что соврать не посмеет и не сумеет, и выдавила.