...1969. Ноябрь. Солженицын исключен из Союза административными средствами, Президи-умами да Секретариатами, даже без собрания Московской писательской организации, которым был почтен Пастернак. В самом деле, при чем тут московские писатели? Ведь Солженицын - рязанский. Там его и исключили. Рязанского масштаба писателишка. Мелочь, из-за которой москвичам и собираться не стоит. Однако, хоть и немногие, кое-кто вступился за эту мелочишку. Среди 23 человек протестовала и я. Телеграфировала в Президиум Союза, что считаю исключение Солженицына национальным позором нашей родины.
1973. Сентябрь. Травля академика Сахарова, а заодно и Солженицына, который в 1970 году получил Нобелевскую премию, вызвал этим против себя разнообразные гонения и все-таки имеет мужество защищать других.
Стройными рядами выступают на страницах газет академики, писатели, скульпторы, компози-торы, художники. Тут же - отклики "простых людей", трудящихся, организованный взрыв стихийного народного гнева, которому приказано иметь вид естественного извержения вулкана.
Само собой разумеется, что никто из гневающихся и возмущающихся не имеет об академике Сахарове, об его поступках, предложениях и мыслях ровно никакого понятия. В метро и троллей-бусах ведутся разговоры о каком-то негодяе Сахаревиче, который жаждет войны. А быть может, он и не Сахаров вовсе, а на самом деле Цукерман?
Где ты сейчас, мой старинный собеседник, узкоплечий мальчик-шофер с честными рабочими руками? По-прежнему ли ты веришь газетам? Ненавидишь ли ты сейчас академика Сахарова по газетной подсказке, как в пятьдесят восьмом году по той же подсказке искренне возненавидел Пастернака, а в другие годы и теперь - Солженицына? "Я не читал Пастернака, но знаю: в литературе без лягушек лучше". "Я не читал романы Солженицына, но возмущен..." А может быть, за это время, мой бывший собеседник, водитель такси, ты отрезвел, догадался, что, прежде чем возмущаться ими, надо знать их и думать обо всем на свете самому, собственным своим умом - не газетным.
Звуконепроницаемая стена, методически, злонамеренно воздвигаемая властью между создате-лями духовных ценностей и теми, ради кого эти ценности созидаются, с 1958 года и особенно с 1969-го выросла и укрепилась. Стена, наглухо отделяющая "простой народ" от его пророков и мучеников.
Стена возведена прочная, железобетонная.
Она ничуть не ниже и не безвредней берлинской. У берлинской стены, отделяющей одну часть города - и народа - от другой, при попытке через нее перебраться охрана открывает стрельбу. Каждый выстрел гремит на весь мир и отзывается в душе каждого немца и не немца. Борьба за душу "простого человека", за право, минуя цензурную стену, общаться с ним, ведется в нашей стране беззвучно. Когда-то об этом беззвучии написал Мандельштам:
Мы живем, под собою не чуя страны
Наши речи на десять шагов не слышны
А где хватит на полразговорца
Там припомнят кремлевского горца
"Кремлевский горец", Сталин, умер, но дело его живет. Массовые облавы смертью его прекратились. В тюрьмах и лагерях сидят теперь не десятки миллионов ни в чем не повинных людей, как при Сталине, а тысячи виновных. И вина у всех у них одна и та же: слово. Через стену, воздвигнутую газетной ложью, стену между задумавшимися и беззаботными, слово не проникает. Кричи! Ни до кого не докричишься; разве что до сотни человек сквозь дыру, просверленную в стене Самиздатом. Дыру эту сейчас, в наши дни, усиленно замуровывает КГБ - обысками, тюремными сроками и плевками газет. Если и докричишься, вопреки укрепленной стене, до кого-нибудь, то всего лишь до сотен, а население нашей страны около двухсот пятидесяти миллионов. И они возмущены - не теми людьми, кто пулеметною очередью неправосудных судов, тюрьма-ми, лагерями, ложью укрепляет стену, преграждающую дорогу правде - а теми, кто пробует, напрягая ум, душу и голос, до них, своих соотечественников за стеной, докричаться.
Мели, Емеля! Гуляй, Борисовка! Сотрудники газеты сами придут или позвонят тебе на дом и, подделываясь под "народный слог", сами сочинят за тебя твой гнев и твое возмущение. Тебе остается только подмахнуть бумажку. Ты и подмахиваешь.
Первыми выступили, осуждая академика Сахарова, деятели науки, искусства и литературы. К ним я обращаться не стану. Они образованные, начитанные, они прекрасно знают истинную цену и Солженицыну, и Сахарову, и, главное, самим себе. На них тратить слова не стоит. Подпись Шостаковича под протестом музыкантов против Сахарова доказывает неопровержимо, что пушкинский вопрос решен навсегда: гений и злодейство совместны. Гений и предательство. Гений и ложь. Члены Академии Наук, члены Союза Писателей и прочих "творческих Союзов" - и в первую очередь те, кто дергает их за веревочку, - продумали все отлично, они ведают, что творят, они понимают, почему и чем Сахаров и Солженицын, каждый на свой лад, им помеха.
К ним, к писателям, художникам, музыкантам, артистам, ученым, обращаться мне незачем. Им и без моего разъяснения известно, где правда. Худшие из них - профессиональные предатели, давно уже не имеющие никакого отношения ни к науке, ни к литературе или искусству; лучшие - талантливы, любят литературу, искусство, науку, но полагают, что "нельзя терять связи с читате-лем" (зрителем, слушателем) - сподручнее продать слово; полагают, что если они не подпишут подготовленный начальством документ, издательства перестанут печатать их научные труды, повести, рассказы, стихи; раскидают набор уже принятой научной статьи или повести; не выпус-тят за границу с концертом; закроют выставку картин. И тогда? что же тогда станется с бедной литературой, наукой, с бедным искусством - и с ними? Они не домысливают: нельзя без конца вырезывать фестоны из собственного сердца - оно перестает плодоносить. Не знаю, как в мате-матике или в музыке, но в литературе - в слове - нельзя. Пишите ваши повести, ваши стихи и рассказы, печатайтесь! Вас больше нет.
Мое обращение не к вам, а к тому мальчику за баранкой, который когда-то, не прочитав ни единой строки Пастернака и нетвердо зная его фамилию, - твердо верил, что Борис Пастернак ест наш хлеб, ненавидит наш народ и продался зарубежным врагам.
Вряд ли ты услышишь меня, но я обращаюсь к тебе. К так называемому "простому человеку". Он вовсе не прост и уж вовсе не глуп, но он несведущ. Он введен в заблуждение. Неведение его роковое. И для него, и для нас.
"Гнев и возмущение" против академика Сахарова выражает казенными словесами доктор технических наук В.Сычов в газете "Известия" от 30 августа. Присоединяется к нему вскоре сборщик-механик М.Власов. Торопятся и донецкие шахтеры. От их имени выступает в "Правде" 3 сентября бригадир комплексной бригады на комбинате "Донецкуголь". Возмущены и ленинград-цы: кроме М.Власова рабочие Кировского завода в лице своих бригадиров - двух Героев Социалистического Труда и одного Лауреата Государственной премии. Сильно горячатся в Ростове-на-Дону.
"Когда я прочитал в газете о поступке, а сказать вернее, об антисоветской выходке академика Сахарова, - пишет газосварщик Т.Ольховой, то возмутился до глубины души. Ну, думаю, очутись я на той самой пресс-конференции, где Сахаров клеветал на нашу страну, я сказал бы ему "пару лаковых"". Это - в газете "Советская Россия". Воображаю, как был доволен сотрудник газеты, подыскивавший настоящее "народное" выражение: "пару ласковых".
Не отстают и колхозники. Они "до глубины души возмущены непорядочными действиями академика Сахарова" ("Правда", 4 сентября). Рядовые, а среди них и сановные: Герои Труда и депутаты Совета.
Народ "возмущен до глубины души". Еще бы! Ведь писатель Вадим Кожевников еще 30 августа на страницах газеты "Известия" разъяснил колхозникам и шахтерам, комбайнерам и токарям, будто Сахаров - слушайте! слушайте! - кощунственно потребовал "вмешательства империализма во внутренние дела своей страны и братских социалистических стран".
Ну как же было не возмутиться всему советскому народу. Я и сама возмутилась бы, если бы не знала, что такое Вадим Кожевников... Я не могу подобрать определения его имени и его поступку (разве что назвать его начальником охраны у берлинской стены, а слова его - пулями, расстрели-вающими людей, ищущих единения со своими соотечественниками). Кожевников трехмиллион-ным тиражом сообщил читателям, будто академик Сахаров зовет на нашу землю интервенцию. Как же тут не возмущаться?