Читатели, пользующиеся доверием Тех Кому Надо, получив специальный доступ, могут порыться в старых подшивках. Там они, вероятно, найдут бескомпромиссные, гневные и принципиальные выступления академика Петина и писателя Вадима Шорникова, заметки знатного забойщика скота Терентия Кныша и прославненной колхозницы Алевтины Мякишевой. Они в одних и тех же выражениях (как будто писала одна рука) клеймят позором предателя-князя.

Говорят, что многие известные люди откликнулись на предложение газеты дать в печати достойную отповедь этому отщепенцу. Надо сказать, что известные эти люди откликались совершенно бескорыстно, потому что гонораров за их статьи и заметки им никто не платил. Но, видимо, уж так совпало, что вскоре после откликов один из них получил Сталинскую премию за научные достижения, у другого неожиданно вышел роман, который до того ни одна редакция не принимала из-за серости. Кто-то получил броню от фронта, кто-то литер на дополнительное питание. Благодарная Родина в лице Тех Кому Надо так или иначе отметила каждого.

Но в семье, как говорится, не без урода. Говорят, что один известный деятель в неизвестной области позволил себе усомниться. Говорят, что это был молодой, но очень растущий ученый. Несмотря на свою ученость, он не отдал должного Учению нашего Вождя и Учителя о том, что незаменимых людей у нас нет. Он считал, что не бывает правил без исключения, что хотя вообще-то незаменимых действительно нет, но он лично все-таки незаменим.

Так вот этому незаменимому позвонили утром из центральной газеты и вежливо поинтересовались, читал ли он вышеупомянутое письмо бывших дворян.

– Да-да, – подтвердил он, – как раз вот вчера за ужином…

– Так вот, Юрий Сергеевич (кажется, его так звали), нашим читателям хотелось бы узнать и ваше мнение по этому поводу.

– А почему, собственно говоря, мое мнение? – заявил Юрий Сергеевич. – Я ведь вовсе не дворянин. У меня мать прачка, а отец…

Вежливый голос перебил, что для того, чтоб возмутиться предательством, вовсе не обязательно быть дворянином. Все советские люди, так сказать, недвусмысленно выражают свое отношение. Академики, писатели, доярки…

Юрию Сергеевичу было крайне неловко противопоставить себя другим советским людям.

– Мне, право, очень не хочется вам отказывать, – сказал он, – но ведь я же незнаком с этим делом, я ничего о нем не знаю.

– Но вы же читали нашу газету.

– Да-да, конечно, газету я читал, но чтобы выступать в печати против какого-то человека, вина которого, насколько я понял, даже еще не совсем доказана, ведь и суда над ним еще не было…

– Ну что ж, очень жаль, – сказал работник редакции и повесил трубку.

У Юрия Сергеевича втотденьдаже испортилось настроение. У него и работа не клеилась. «Наверное, я обидел этого редактора, – думал он. – Может быть, хороший человек, позвонил мне от всей души, а я… Да, но не могу же я писать про человека, о котором не имею ни малейшего представления…»

В тот же день Юрий Сергеевич был вызван к секретарю партийной организации, в которой он не состоял, поскольку был беспартийный.

Секретарь усадил его в мягкое кресло и стал выражать ему свое недоумение, что он не хочет откликнуться в печати по поводу какого-то князя.

– Ведь ты же советский человек? – спросил его секретарь, глядя прямо в глаза своим улыбчивым взглядом.

Юрий Сергеевич стал горячо утверждать, что да, он советский человек.

– Я лично тебе верю, – сказал секретарь, давая понять, что у многих уже эта вера иссякла, но он все же еще надеется, что это так. – Тем более я не могу понять, зачем тебе становиться на сторону этого князя. Что у тебя с ним общего?

– То есть как? – растерялся ученый. – Почему у меня, собственно говоря, должно быть с ним что-то общее?

– А как же прикажешь понимать твое поведение? Ведь в то время, когда вся наша общественность решительно выступает против этого князя, ты уклоняешься.

– Я не уклоняюсь, – сказал ученый, – я вполне готов, но я только хотел, прежде чем выступать, ознакомиться с материалами дела.

– Не понимаю, – сказал парторг, уже несколько сердясь. – Этого тебе разве недостаточно? – Он показал заготовленные заранее вырезки из газет. – Вот, пожалуйста, пишут наши академики, писатели, передовые труженики. Ты им что же, не веришь?

– У меня нет оснований им не верить, но мне, прежде чем откликнуться, надо бы тоже ознакомиться лично. А то знаете, кто-нибудь спросит, в чем дело, а я даже толком и не знаю.

– Ну что ж, – сказал парторг, – я вижу, мы не договорились. Я вижу, ты не только авторам этих писем не доверяешь, так и нашей партийной печати, а значит, и партии нашей не доверяешь. С такими взглядами можно далеко докатиться.

И действительно, парторг как в воду глядел. Наш ученый вскоре докатился в столыпинском вагоне до Колымы. В ином случае он мог бы попасть в ополчение, но бронхиальная астма и сильная близорукость не позволили ему искупить свою вину перед родиной именно таким способом.

На Колыме он возил тачку и в этом качестве некоторое время был действительно незаменим.

В начале октября 1941 года адмирал Канарис получил от своего личного агента следующее донесение:

"В Долгове органами НКВД раскрыт крупный заговор, возглавлявшийся неким Иваном Голицыным, представителем одной из самых аристократических фамилий старой России. Как я уже сообщал, за некоторое время до этого на территории района действовала так называемая банда Чонкина. Авторитетные источники полагают, что Чонкин и Голицын – одно и то же лицо.

Местные власти и органы пропаганды пытаются приуменьшить масштабы заговора, но, судя по проводимым мероприятиям, сами относятся к происшедшему с наивысшей серьезностью.

Газеты полны многозначительных намеков, скрытых угроз, призывов к бдительности и укреплению дисциплины, заклинаний в поголовном патриотизме и преданности населения советскому строю.

В колхозах, совхозах, на предприятиях местной промышленности, в школах и детских садах проводятся громкие митинги с истеричными требованиями расправы над бунтовщиками.